Бельгийский лабиринт

Впоследствии точность языковой статистики стала убывать. В 1846 году Кетеле и его комиссары поставили перед гражданами вопрос, на каком языке они говорят в повседневной жизни. Позже спрашивали также, каким из трех национальных языков владеет данный гражданин. Вслед за этим число говорящих на нидерландском сразу же понизилось в пользу двуязычных. С 1910 года в анкету вошел вопрос: на каком языке чаще всего говорит данное лицо? Постепенно языковой опрос превратился в референдум, прежде всего потому, что начиная с 1932 года официальный язык общины менялся, если в ней не менее 30% граждан говорили на другом языке. Благодаря этой контаминации языковая перепись мутировала и стала средством политики, а значит, объектом манипуляций. Иногда счетчики прибегали к давлению, чтобы опрошенные указывали французский вместо нидерландского; формулировки искажались, как, например, в приграничном городке Ронсе, где результаты подгонялись в пользу обеспеченного франкоязычного меньшинства. Особенно много возражений возникло у фламандцев по итогам языковой переписи 1947 года, но лишь в 1954 году оспоренные итоги были опубликованы. Ранее однопартийный католический кабинет отказывался это делать, однако пришедшее к власти в 1954 году либерально-социалистическое правительство находилось под сильным франкоязычным влиянием.

Фламандское движение неизменно и раз за разом все сильнее сопротивлялось тому, что оно называло «умыканием территории». Когда в 1964 году проводилась новая перепись населения, 170 фламандских бургомистров направили опросные листы в Национальный институт статистики. Документы были составлены на двух языках, так что пересчитать результаты было нетрудно. Не то чтобы деревенские бургомистры отказывались сотрудничать (Антверпен поступил аналогичным образом). Нет, фламандцы хотели наконец четко обозначить языковую границу. Франкофоны нашли в этом элемент диктатуры. Они рассуждали так: пусть люди говорят на том языке, на каком хотят. Но на деле они имели в виду другое: пусть люди спокойно откажутся от своего языка и перейдут на французский.

Языковая граница была установлена законом в 1962 году и стала окончательным основанием для территориального деления. Иными словами, язык закреплялся за определенным районом, границы района и его языка утверждались раз и навсегда, а постоянные жители этого района должны были соблюдать официальную языковую норму. Законодателя не касалось, на каком языке граждане говорят в домашнем кругу.

В 1920 и 1931-1932 годах парламент обсуждал важные законы о языке. В 1920 году дело выглядело так, что должен был победить территориальный принцип, то есть и Фландрия и Валлония должны были стать одноязычными. Короче, местный язык — язык обучения. Когда в 1921 году законопроект был окончательно одобрен, за него проголосовали фламандцы и брюссельцы. Валлоны голосовали против либо воздержались, как и некоторые франкоязычные фламандские либералы. Любопытно, что против голосовали также фламандские националисты из Партии фронтовиков. Они нашли текст законопроекта рыхлым. Санкций не последовало, однако осталось много лазеек. Но все же благодаря этому закону нидерландский язык серьезно выдвинулся вперед в сотнях фламандских общин. Так что фламандские националисты оказались союзниками валлонов и ненавистных галломанов из фламандских провинций.

Закон действовал ни шатко ни валко, но это был вопрос времени. В 1932 году произошел решительный прорыв в пользу одноязычного принципа «местный язык — язык обучения». Незадолго до этого социалисты, являвшиеся тогда наиболее влиятельным политическим движением, высказались за одноязычие Валлонии и Фландрии. Последнее было не так очевидно, как кажется. Территориальность в Валлонии, свобода языка во Фландрии — таков был отправной пункт, о котором мечтали франкофоны. Предложение ввести два официальных языка по всей Бельгии, от Вюствезеля до Сен-Гислена, от Остенде до Вьельсальма, разбилось о стену сопротивления валлонов. Для этого они «кинули» франкоязычных жителей Антверпена и Гента. Задним числом это валлонское упорство пошло на пользу фламандцам и нидерландскому языку. В социальной обстановке межвоенного периода двуязычие означало бы офранцуживание фламандских провинций.

Но в 1932 году все изменилось. Большинство валлонов проголосовало за новый закон об использовании языка в делах управления. Теперь уже фламандские националисты из Партии фронтовиков голосовали против. В 1962 году, когда языковая граница окончательно определила и закрепила фламандские пределы, никто не смог побудить фламандских националистов поддержать этот закон. В 1962 году они воздержались.