Беляево навсегда: сохранение непримечательного

Бесконечное повторение этих слов-предметов Пригов использовал много раз. Использование печатной машинки позволяло ему повторять одни и те же слова – подобно тому, как архитекторы благодаря заводскому способу производства могли повторять здания. Подобную повторяемость можно было на самом деле обнаружить повсюду. В стихах Пригов много раз повторял одни и те же слова (например, в уже упомянутой поэме о «милицанере»). Иногда эти повторения обретали форму серийного метода работы, хорошо известного из архитектуры. Большая часть приговской графики образует именно серии – в них повторяется фон, они выдержаны в одной эстетике, во многих графических сериях присутствуют одни и те же ключевые элементы.

Однако для того чтобы создать полноценный портрет микрорайона, недостаточно обратить внимание только на серийность жилых домов (сродни реди-мейдам), на заводской способ изготовления его компонентов и однообразие фасадов – потому что все это окружает и наполняет избыточное пустое пространство. Эту вездесущую пустоту – имманентную черту микрорайона, которая отличала его от западных аналогов, – также замечали и использовали в своих произведениях художники-концептуалисты. Группа «Коллективные действия» превратила пустынные пригороды в составную часть своих перформансов, живописцы инкорпорировали ее в свои картины, а поэты – в стихи.

На первый взгляд черта, которая заметно отличает концептуалистов от модернистов, – это язык, которым они пользовались. Язык модернистов был нарочито простым, монотонным и однообразным. Чтобы рассказывать свои истории, московские концептуалисты, напротив, могли пользоваться любым языком. Они писали, рисовали, устраивали перформансы; позже они не боялись использовать видео, еще позже – интернет. В своих текстах они задействовали и высокий, и низкий стилевой регистр, использовали любые слова, если те подходили для достижения их целей. Парадоксальным образом именно благодаря такой открытости к разным языкам концептуалисты не боялись исследовать – и использовать – и язык модернистской архитектуры.

Кроме того, разница между языком концептуалистов и модернистов является в значительной мере иллюзорной. Эстетика хрущевской архитектуры была сурова, она была очищена от всего, что не является абсолютно необходимым. И здания, и квартиры были спроектированы минималистично, в них отсутствовали какие-либо отличительные черты – они просто выполняли свою первичную функцию. То же можно сказать и о концептуальном искусстве, несмотря на все разнообразие его средств выражения: это искусство ориентировано на то, чтобы транслировать свои смыслы, на репрезентацию своего концепта – его не интересует поверхностно понятая красота.

Было ли обращение концептуалистов ко всем этим компонентам модернистской архитектуры осознанным или нет? Во всяком случае, в результате возникла очень изощренная конструкция, в которой архитектура и культура усиливали друг друга. Сначала художники использовали микрорайон как материал для своей творческой работы. И даже если микрорайон отчасти подвергался их критике, он действительно стал органичной частью этого направления в искусстве. Концептуализм, в свою очередь, действительно стал «новым уровнем» модернистской архитектуры, которая до этого оставалась безымянной и лишенной какой-либо культурной идентичности. Вследствие этих процессов и Беляево смогло обрести собственную мифологию и зачатки собственной идентичности.