Белое братство

Спал Вадим Сигизмундович в эту ночь крайне беспокойно. Когда он прикоснулся головой к подушке, смежив веки в темноте и тишине, ему стало казаться, что он слышит, как в голове работает на быстрых оборотах некий механизм, состоящий из больших поршней, цилиндров, шестерней и разнокалиберных шестеренок. Поршни тяжело оборачивались вокруг оси с протяжными вздохами, цилиндры скрежетали, шестерни туго крутились с глухим лязгом, а маленькие шестеренки вращались на бешеных оборотах, стрекоча, как сверчки. Информация, которую он узнал вчера и жадно поглощал сегодня, похоже, перегрузила его мыслительную машину, не прошла обработку равномерным слоем, а сбивалась в жесткие комья, засоряя механизм, которой силился ее одолеть. В пазах артачилось и мешалось все скопом: гиганты в белых балахонах и бурлящие океаны, законы гравитации, ослепительные вспышки взрывов в пустоте, картины Рериха, отрешенный взгляд Блаватской на черно-белом фото, морщинистое лицо болгарской провидицы. Успенский зажмурился крепко-крепко, как будто эта детская мера и впрямь могла оказать терапевтический эффект на воспаленное сознание.

Света пришла в спальню минут через тридцать после того, как он лег в постель. Она нырнула под одеяло и прижалась к его спине своей мягкой, горячей грудью. Успенский чувствовал, что она зазывно дышит ему в затылок и водит рукой по его плечу, будто предлагая повернуться, неуверенная в том, успел ли он заснуть. Вадим Сигизмундович не хотел поворачиваться и старался не обнаружить свое бодрствование. Поэтому он лежал смирно, затаившись. Довольно скоро дыхание Светы стало ровным и легким, а рука отяжелела, скользнув вниз по его спине. А он все продолжал слушать какофонию тяжелой машины в своей голове и пытался замедлить ее ход. Так он промучился пару часов, пока не истратил все силы на безуспешную борьбу. И лишь отчаявшись, заметил, что малу-помалу тяжелые поршни и шестерни сбавляют обороты, их шум становится не будоражащим, а мерным. Ему наконец удалось заснуть, но сон оказался неспокойным и облегчения не принес.

Ему снились луны. Четыре огромных желто-серых щербатых шара, которые, казалось бы, неторопливо, но неотвратимо приближаются к земле, медленно вращаясь на ходу. Луны обступили небо со всех сторон. Одни виделись ближе и больше, другие дальше. Они были так велики, что не вмещались в перспективу, по бокам одни перекрывали другие, а нижние контуры некоторых скрывались за линией горизонта. Успенский был настолько заворожен этим зрелищем, что даже не чувствовал страха, а только перехватившее дух восхищение. Вдруг земля дрогнула, картинка качнулась. Он услышал нарастающий шум воды, будто совсем рядом морская стихия забесновалась в яростном порыве. Стало тревожно, и Вадим Сигизмундович оглянулся по сторонам. Неожиданно для себя он обнаружил, что стоит посреди плато. Слева от него вдалеке растянулась вереница горных хребтов с белыми пиками, а среди них торчит огромный кристалл льда. Справа он увидел то взмывающие ввысь, то проваливающиеся за горизонт пенные гребни злых волн. Он ощущал в пейзаже некую странность, но не мог понять, в чем именно она заключается. Поиски ответа на этот вопрос, казалось, заняли у него целую вечность, но он понял. Странность была в том, что земной шар перестал быть прежним, он будто сжался в размерах и теперь, стоя на открытой местности, Успенский видел его форму, – просторы не расстилались перед ним ровным полотном, а уходили в горизонт покатыми очертаниями большой сферы.

В этот момент земля дрогнула снова, так, что он еле устоял на ногах, и почти сразу еще раз. Озираясь, Успенский нашел причину толчков. Со стороны нагорья к нему двигалась группа из трех гигантов – огромных обнаженных существ, напоминающих гибрид человека и гориллы. От их шагов так неистово и тряслась земля, а сам шар казался под ними совсем миниатюрным, не говоря уже о Вадиме Сигизмундовиче, который почувствовал себя кем-то вроде полевой мыши. Великаны приблизились к нему в три шага, закрыв спинами обзор сразу двух лун. Прямо перед собой Успенский увидел волосатую ступню с обломанными грязными ногтями.