Белое движение. Исторические портреты. Том 2

О причинах этого, в общем, можно догадываться. В то время как в Забайкальской Области красное партизанское движение широко затронуло лишь восточную, наиболее труднодоступную её часть (район Сретенска и Нерчинска) - по терминологии Семёнова, это был вообще не «Забайкальский», а «Амурский фронт», - Области Амурского и Уссурийского Войск были охвачены партизанщиной в гораздо большей степени, что ложилось дополнительным гнетом на плечи местного населения. Поэтому слабые Амурцы и Уссурийцы[39], нуждаясь в помощи, должны были обращать свои взоры к «старшему брату» и видеть в Атамане заступника, Забайкальцы же, гораздо менее пострадавшие от войны, - боевые действия велись в основном вдоль линии железной дороги, - могли позволить себе относиться к Семёнову, семёновцам и «семёновщине» критически и роптать на их реквизиции и расправы.

Отрицать ни того, ни другого не приходится. Не имея правильно организованного довольствия, Маньчжурский Отряд, Инородческая дивизия, да и Забайкальские полки жили в значительной степени «самоснабжением» с неизбежными при этом проявлениями произвола, усиливающимися в партизанских районах. То же относится и к поркам - так, когда рабочие Читинских железнодорожных мастерских попробовали пригрозить забастовкой, экзекуция оказалась столь чувствительной, что два дня после неё мастерские не смогли работать уже безо всякой забастовки, - и к самочинным арестам с нередко следовавшими за ними «ликвидациями» арестованных (причастных к большевизму или партизанскому движению или подозреваемых в этом). Расстрелы или «рубка» заключённых на станциях Маккавеево, Даурия или в троицкосавских «Красных казармах» стали для Забайкалья кровавой притчей во языцех; особую известность стяжала семёновская «Броневая дивизия», и сами названия входивших в неё бронепоездов, как говорили, недаром составляли весьма сурово звучащий девиз: «Атаман Семёнов - грозный мститель, беспощадный истребитель, бесстрашный усмиритель, отважный каратель и справедливый повелитель» (бронепоезда именовались соответственно «Атаман», «Семёновец», «Грозный», «Мститель» и так далее).

В то же время большинство сведений об этом «разгуле семёновщины» относится к области слухов, охотно добавляющих к числу жертв столько нулей, сколько требуется для пущего эффекта. При попытках же разобраться сразу начинаются вопросы, за давностью лет и скудостью информации уже нерешаемые, - вроде того, что арестовывались люди как будто семёновцами, а «ликвидировались» офицерами совсем других частей, к Атаману не имевших отношения, и т.п. Наконец, в случае своевременного вмешательства удавалось расправы - судебные или внесудебные - пресекать, а побывавший в Забайкалье омский премьер-министр П. В. Вологодский вынес из общения с Семёновым довольно благоприятные для последнего впечатления.

Говоря об Атамане Семёнове и установленном им «режиме», необходимо обратить внимание и на другую сторону медали. Жёсткая, нередко жестокая внутренняя политика избавила Читу от большевицкого мятежа, подобного тем, какие под руководством Сибобкома РКП (б) были подняты в конце 1918 - начале 1919 года в Омске, Томске, Енисейске и других городах Сибири, - а следовательно, и от неизбежных при его подавлении ответных репрессий: в Забайкальской столице революционная деятельность ограничивалась одиночными выстрелами из-за угла и тому подобным мелким бандитизмом, причём одной из жертв едва не стал сам Григорий Михайлович - 19 декабря в городском театре в него была брошена бомба, и Атаману с осколочными ранениями ног пришлось слечь в постель.