Белое и красное

Он рискнул произнести это слово. И кажется, не ошибся.

Вечером из гостиной уже доносился смех Ирины, которого никто не слышал с декабря.

Когда, приняв приглашение Петра Поликарповича, Чарнацкий спустился к чаю, незнакомец расхаживал по гостиной пружинистым шагом, вытирая нос батистовым платочком, полученным, наверное, от Капитолины Павловны, рассказывал довольно рискованные, но не выходившие за рамки приличия анекдоты, и вообще, когда оттаял, — оказался молодым офицером. О большевиках в Иркутске говорил так, будто о суровой зиме. Свирепствует зима, свирепствует и проходит. Дал понять, а Петр Поликарпович ловил каждое его слово, что письмо, которое привез Ирине Петровне, не самое главное в той миссии, которую он взял на себя. Для конспиратора уж очень наивным и неосторожным показался он Чарнацкому.

Наконец мужчины остались одни, сидели, потягивая наливку, завязалась беседа. Офицер, поглаживая усы, рассказывал, что против большевиков готовится выступление, всеобщее.

— Буряты требуют Великую Бурятию. На Алтае вспоминают Чингисхана. Прогоним большевиков, говорят, заложим новую империю. И столицу уже выбрали — Каракорум. Это ничего, что там одни руины. Чингисхан тоже начинал на пустом месте. Признаться, наших офицеров это весьма нервирует. А я, если бы от меня зависело, и бурятам, и казахам, и полякам говорил: хотите Великую Бурятию — пожалуйста, Чингисхана хотите, а не Ивана Грозного — ваше дело, Польшу хотите — на здоровье. Но только в первую очередь, братья наши дорогие, надо свергнуть большевиков, и сделать это общими усилиями.

Чарнацкого неотвязно преследовала мысль, как бы Таня отнеслась к появлению в доме белого офицера. Невольно вздрогнул, когда тот упомянул о Польше.

— Не могу с тобой согласиться в одном вопросе, братец, — начал Петр Поликарпович. — Большевиков-то, конечно, надо в первую очередь прогнать, тут я согласен. Только ты не забывай, какой вред нанесли потомки Чингисхана матушке-России. Не стоит будить черта, пока спит.

— Ну а покончим с красными, да снова будем в Петрограде и Москве, всем этим нашим братьям покажем вот это… а если не понравится, увидят вот это…

И офицер показал фигу, а потом потряс кулаком. После подобной демонстрации у Чарнацкого пропала всякая охота слушать его.

У себя в комнате он занялся докладом, от которого оторвал его приход офицера.

«Поляки! Вы, сосланные в Сибирь и лишенные отчизны, — читал он переписанное им же обращение, — обездоленные царизмом, угнетающим все народы, вы сломлены потому, что боролись в одиночку, встаньте же, как один человек, вместе с русским народом за правду и свободу всех угнетенных».

Это воззвание написал русский. Есть и сейчас продолжатели у Серно-Соловьевича и Неустроева, у русских братьев, с которыми нужно дружить, верить им. Конечно, это не Леонид Львович, юнкер с длинными пальцами, так счастливо отыскавшийся, он теперь, оказывается, готовится к маршу на Иркутск. И не этот офицер, потрясающий кулаком, хотя ходит по улицам сибирских городов переодетым. Может, Уткин? Вспомнились стихи Уткина о братстве народов.

Кто-то поднимался к нему. Он догадался, что это Петр Поликарпович. Не иначе хочет извиниться за своего гостя.

Долгих вздыхал, молчал. Посмотрел на акварель и лишь после этого заговорил.

— Зима нынче суровая, братец. И уж если кто останется без ночлега, замерзнет. В такую пору собаку не выгонишь из дому, не то что человека.

Чарнацкий понял, к чему клонит хозяин. Он молчал, решил не облегчать Петру Поликарповичу задачу.

— Понимаешь, Ян Станиславович, что получается, — вздохнул хозяин. — Такие времена — собственной дочери опасаешься. Надо на одну ночь устроить этого человека, как-никак добрую весть принес в наш дом, да страх меня берет. Нет согласия в моей семье, братец. Ладно, не буду распространяться. Вот пришел попросить тебя, чтобы ты разрешил переночевать в своей комнате этому… этому человеку. Рано утром он отправится дальше. Мог бы я его положить у себя, а Капитолина Павловна у Ольги бы легла… Ну а вдруг Таня с дежурства раньше освободится да увидит его, хлопот не оберешься. В ЧК пойдет. А если у тебя переночует, она не заметит. А заметит, всегда можно сказать, кто-то из твоих поляков приехал. К вам большевики не цепляются.

— Хорошо. Ваш гость может переночевать у меня.

— Вшей у него нет. Спрашивал, прежде чем тебя просить. В хороших домах ночует.

Чарнацкий посоветовал сенник не приносить.

— Вы ведь сами сказали, чтобы все было шито-крыто. Он ляжет на моей кровати, а я как-нибудь устроюсь на своем полушубке, накроюсь пледом.

— Спасибо тебе, братец, спасибо. Знал, что у тебя доброе сердце. Ведь по доброте сердечной ты угодил тогда… — Петр Поликарпович оборвал свои воспоминания. Совсем не ко времени вырвалось.

Офицер, поднявшись наверх, сразу сник, осоловел. Видимо, в гостиной его подогревало присутствие молодых женщин, а общество Чарнацкого его уже не стесняло. Он страшно устал и мечтал только о том, как бы поскорее лечь. Понимая это, Чарнацкий предложил:

— Я должен завтра очень рано встать, если вы не против, поскорее ляжем и потушим свет.