Белое и красное

— Товарищ Скоробогатов — командир Люботинского партизанского отряда, организованного для борьбы с контрреволюцией. Есть у нас и русские, и украинцы, и поляки, и венгры, и представители других народностей.

— Партизанского? — В голосе Рыдзака прозвучала неуверенность.

— Ты думаешь, Скоробогатов командует каким-то сбродом? — возмутился бывший моряк. — Отряд готов выполнить любое задание Советской власти. Вот, смотри.

Он вытащил из планшета бумагу и протянул Рыдзаку. Тот развернул и вслух прочел:

— «Омский штаб Красной Армии настоящим удостоверяет, что Люботинский партизанский отряд под командованием товарищей Скоробогатова и Даниша, принимая участие в маневрах, прошел боевую проверку и является настоящей боевой единицей».

Рыдзак вернул документ и, подмигивая Лесевскому, добавил:

— Ты сказал, тебе не улыбается стоять в Иркутске на якоре? Тогда давай вместе зайдем к Таубе, я кое-что интересное тебе предложу…

После бегства Ирины Таня перебралась в ее комнату, где жила Ядвига. В последнее время они очень сдружились. По вечерам по-прежнему в гостиной пили чай, и казалось, в доме Долгих ничего не изменилось: три молодые женщины, Капитолина Павловна, пышнотелая, будто сошедшая с картины Кустодиева, и Петр Поликарпович.

Петр Поликарпович за год сильно изменился, стал заметно ко всему равнодушен, внешне неопрятен, не заводил разговоров о политике. Все чаще от него попахивало наливкой. О, если бы классы, обреченные историей на вымирание, так легко сходили со сцены, как капитулировал Петр Поликарпович!

Капитолина Павловна, напротив, сохраняла стойкость и упорство. На ее плечи теперь легли все заботы по дому. В жизни каждой семьи даже в спокойные годы наступает такой момент, когда дочери покидают дом. Капитолина Павловна по-женски воспринимала мир и к бегству Ирины отнеслась трезво. Разве мало дочерей убегало и убегает к женихам? Любовь. Вот хотя бы эта полька. Бросила отца, матери у нее, бедняжки, давно нет, — и в широкий мир. Капитолина Павловна теперь часть своей любви к Ирине перенесла на Ядвигу, в этом проявилась та огромная, российская, сибирская бабья доброта, которая в годы лихолетья, поражений и войн, когда все вокруг захлестывает гнев и ненависть, поддерживает, дает силу, а порой спасает жизнь. И что бы ни говорили, и что бы ни писали, только ненависть не способствует жизни. За ненавистью идет смерть.

Стараниями Капитолины Павловны появился в доме Долгих поросенок, потом — коза. И почти городской дом с небольшим огородом превратился в сельскую усадьбу с присущими ей хлопотами: доение козы, кормление поросенка, уборка навоза. Капитолине Павловне вспомнилась, наверное, молодость, и было что-то символичное в том, что дом Долгих отдалялся от города.

В самый последний момент на мосту, ведущем на Знаменскую, он узнал Таню. Остановился.

— Вы, кажется, хотели мимо меня пройти. Уже не узнаете, Ян Станиславович?..

Но на этот раз не добавила, как всегда, по-польски. «Где пан был, когда пана не было?» Он почувствовал, ему не хватает именно этих слов, хотя с тех пор, как Ядвига поселилась в доме Долгих, он мог вдосталь наговориться на родном языке.

— Честно сказать, я решил, что вы избегаете меня. Поэтому был так удивлен, узнав, что вы пытались вступить…

— Вы знаете об этом от Ядвиги?

— Вы хотите скрыть от меня?

— Нет, конечно. Не собираюсь. Только я хотела бы вам кое-что объяснить… Даже хорошо, что вы… что я вас… встретила.

Таня всегда была говорлива, легко подыскивала нужные и ненужные слова, а если иногда и запиналась, то лишь потому, что не могла произнести все слова сразу. Она была взрывная, тогда как Ольга… И то, что сейчас Таня запинается, говорит с расстановкой, задумывается, означает — она хочет сказать ему что-то очень важное.

— Я вовсе не собирался вас обходить, просто не узнал вас в пальто Капитолины Павловны, — начал он оправдываться, давая понять, что готов выслушать ее.

— Мою шинель переделывает Ядвига. Обещала подогнать по фигуре. — Таня усмехнулась, но тотчас посерьезнела. — Мне надо объяснить вам, Ян Станиславович… То, что я хотела попасть в отряд Рыдзака, никак не… связано. Я узнала, что пан, что вы…

— Понимаю. Вы хотели быть вместе с Ядвигой.

— Ничего-то вы не понимаете, Ян Станиславович. Ох, какие все мужчины непонятливые, пан Янек!

Тане не просто было попасть к Уткину. У подъезда бывшего губернаторского дома стояли часовые. Начальник караула, черный, как цыган, требовал пропуск. С ним трудно было договориться, так как он плохо знал русский. Это был венгр.

— Бумага нет? Нет. Не можно без.

— Я санитарка. Понимаешь?

— Красивая санитарка…

— Тогда пропусти, если красивая.

— Без бумага — нет.

— А в кровать без бумага можно?

К начальнику караула присоединился еще один венгр, такой же черный, но еще более заросший. Только белозубая улыбка смягчала выражение его лица.

— Акош! — Начальник что-то сказал подчиненному по-венгерски.

«Черные черти, — подумала Таня. — Что ж, подожду, может, кто-нибудь выйдет».