Белое и красное

Однако как назло долгое время никто не приходил и не выходил. Наконец подъехал тарахтя автомобиль. Из него выскочил шофер, сняв кепку и держа ее в руках, открыл заднюю дверцу. Из автомобиля вылезли двое мужчин в элегантных пальто, в белых перчатках. Один с тростью. Таня была поражена. Она стояла и смотрела, пока мужчины не исчезли в доме. Затем набросилась с упреками на старшего караульного.

— А от них не потребовал пропуск.

— Это консулы. Понимаешь, красотка, консулы. Один — консул Франции. Бумага не надо.

«Без тебя поняла, что буржуй, — мысленно возмутилась она. — Что же получается, буржуев пропускают, а… Интересно, а если бы здесь стоял пан Янек, пропустил бы он меня?..»

Вспомнила отказ Рыдзака и насупилась. Что ему стоило взять ее в отряд?

— Товарищ Уткин разговаривать с консул… Нет время…

Венгр хотел объяснить, что она напрасно ждет.

Таня вздохнула и направилась к Ангаре, как всегда, когда на душе бывало грустно. Бросилось в глаза отсутствие памятника Александру III, в гимназии ее учили, что это выдающийся монарх, при нем в России был порядок и даже началось строительство Великой Сибирской магистрали. И вот остался лишь цоколь, ослепительно сверкающий в лучах солнца красный гранит. Камень был нездешний, привезенный, наверное, из такой же далекой страны, как Польша пана Янека. И вдруг ее осенило: ведь должен же товарищ Уткин когда-то выйти из этого здания. Надо вернуться и терпеливо ждать. Его она узнает — он выступал в госпитале перед ранеными. А такое качество, как терпение, Таня унаследовала от матери.

Заросший щетиной венгр при виде Тани опять обнажил зубы в улыбке. «Улыбаться улыбаются, а не пропускают», — злилась Таня.

Через полчаса вышли те двое, приехавшие на автомобиле. Их сопровождал очень молодой, заметно прихрамывающий командир. Присмотревшись к нему, Таня не поверила своим глазам и радостно крикнула:

— Товарищ Дубов! Иван Харитонович!

— Это вы, Таня?

— Товарищ Дубов рассказывал мне, что вы спасли ему жизнь, день и ночь не отходили от него после операции. А сейчас, значит, просите не отправлять вас на фронт?

Уткин едва стоял на ногах от усталости, осунувшийся, с ввалившимися щеками, с темными кругами под глазами, чувствовалось, он не спал много ночей. Таня даже расстроилась после его слов. А все потому, что не рассказала про Ирину. От него нельзя было скрывать ничего.

— Я не могу ехать с нашим отрядом на Забайкальский фронт, там… Там я могу встретиться с сестрой или ее мужем. Они у атамана…

Сейчас он скажет: таким, у кого сестра и зять воюют на стороне белых, нет места в рядах красных санитарок. И все…

— Понимаете, товарищ Таня, — Уткин тер рукой лоб, словно ему трудно было собраться с мыслями, — мир, в котором мы живем, очень не просто устроен и подчас не так, как нам бы хотелось. Министром во Временном правительстве был некий Малантович, а его брат — известный командир Красной Армии в Сибири…

«Ага, значит, понял, — обрадовалась Таня. — Понял. Как хорошо, что я к нему пришла».

Она уходила от Уткина успокоенная. Сам Таубе обещал заняться ее делом, после того как Уткин позвонил ему по телефону.

Лесевский решил зайти к доктору Калиновскому. Он долго стучал в дверь, пока ему не открыли. Калиновский встретил его в стеганом халате — похоже, из дому он давно не выходил. Смотрел довольно неприветливо.

— Если вы явились меня агитировать, не тратьте понапрасну времени. Наши дороги разошлись навсегда.

— Я пришел к вам как к врачу.

— Разве у вас в роте нет врача?

— Вы хорошо знаете, что врача в роте нет.

Лесевский перед визитом к Калиновскому долго колебался, поскольку тот вышел из Польского воинского союза, так же как и многие офицеры.

— Как к врачу? Лечиться? Этим вы взываете к общечеловеческой, внеклассовой солидарности? Любопытно. Весьма любопытно слышать такое от представителя вашей идеологии.

Доктор говорил не без иронии, однако жестом руки пригласил Лесевского пройти в кабинет. В квартире было холодно, хотя стояли теплые дни.

Лесевский последний месяц чувствовал себя совсем скверно, мучал кашель, по вечерам поднималась температура. Он старался не обращать на это внимание, но все сильнее давала себя знать слабость.

— Значит, вас отправляют… на Сан-Доминю. Я знал, что этим все кончится. Почетная миссия, что и говорить. Будете наводить порядок в стране якутов.

Известие об отправке роты мгновенно облетело поляков. Надо сказать, доктор Калиновский не первый намекал на Сан-Доминго.

— Что же получается? Не революция на Висле, как обещал солдатам Рыдзак, когда уговаривал их перейти на сторону красных, и не земля — крестьянам, а фабрики — рабочим, а самая настоящая карательная экспедиция. Боялись попасть в польские части генерала Довбора, которые борются за независимую Польшу, зато угодили к дикарям.

— Это не карательная экспедиция, доктор. Это легионеры генерала Довбора опозорили свои мундиры, расправляясь с белорусскими мужиками. Мы же несем якутам свободу.

— На штыках! Силой!