Белосток — Москва

Но вернемся к 1952 году. Аресты среди врачей (и не только) принимали угрожающие размеры, Москва буквально кипела. В городских поликлиниках и больницах врачи-евреи составляли очень большой процент, ведь медицина была традиционной еврейской профессией еще даже до революции. И теперь русские люди отказывались пользоваться услугами представителей этой национальности, опасаясь, что те будут пытаться их убить. В медицинских учреждениях были непрерывные скандалы, устраиваемые напуганными пациентами. А среди евреев царила паника. Ходили упорные слухи, что властями разработан следующий сценарий: врачей-убийц приговорят к смертной казни. После публичного исполнения приговора на Красной площади в Москве во многих городах начнутся погромы, и евреев, якобы спасая их от народного гнева, депортируют в Сибирь. Теперь уже известно, что было заготовлено письмо Сталину видных деятелей культуры, евреев по национальности, с просьбой о депортации как единственном способе спасения. А в Северной Сибири для евреев строили бараки. Причем местная администрация была поставлена в известность о количестве требуемого жилья: из европейской части страны вывезут около трех миллионов человек, примерно половина умрет в дороге, так что надо рассчитывать миллиона на полтора. К счастью, Сталин умер, и благодаря этому не состоялись ни судилище, ни казнь, ни все остальное. А через месяц после смерти Сталина, 4 апреля 1953 года, в газетах появилось сообщение, что все дело врачей-убийц было провокацией, врачи невиновны, они стали жертвами ложного обвинения и в самое ближайшее время выйдут на свободу. И действительно вышли. Увы, не все — часть скончалась в тюрьме от пыток и побоев.

Я никогда не забуду ликования, охватившего московских евреев после этого сообщения. В тот апрельский день по дороге на работу (я обычно ходила пешком по бульварам — от площади Пушкина до улицы Кирова, теперь Мясницкой) ко мне то и дело подбегали совершенно незнакомые люди, явно угадывая мою национальность по курчавым волосам и смуглой коже, мы обнимались, целовались, поздравляли друг друга. В редакции тоже царило праздничное настроение — как оказалось, наши нееврейские коллеги очень за нас переживали все это время.

Незадолго до смерти Сталина, в конце 1952 года, арестовали родителей моего мужа. Им инкриминировали не политические преступления, а какие-то финансовые злоупотребления на работе у свекра, Арнольда Ильича Гессена, куда удалось оформить также мою фактически не работавшую свекровь Марию Яковлевну. Дело в том, что Арнольд Ильич получал не оклад, а гонорары за оформительскую работу, а в СССР существовал потолок допустимого месячного заработка. Его гонорары были выше этого потолка, и часть их начисляли на имя Марии Яковлевны. В тюрьму попала тогда целая группа их объединения «Всекохудожник». Обвинение основывалось на ложном доносе, что не помешало суду поначалу приговорить свекра к двадцати пяти, а свекровь — к пятнадцати годам заключения по указу о хищении государственного имущества. Слава богу, поскольку дело было не политическим, а уголовным, приговор можно было обжаловать. И после повторного рассмотрения, на что ушло почти четыре года, обвинение с них было снято и оба вернулись домой. Кстати, их арест отразился самым непосредственным образом и на нас: вскоре после суда, в середине 1953 года, моего мужа уволили с работы, и он долго не мог никуда устроиться, что порядком осложнило наше материальное положение (примерно в это же время у меня родилась дочка, а надо было и продукты в лагеря посылать, и на адвокатов тратиться).