Белосток — Москва

Увы, несмотря на все перемены, положение евреев оставляло желать лучшего. Да, прекратилась травля в печати, и вообще долгое время не было никаких официальных высказываний на эту тему. Но на работу евреев по-прежнему почти не брали, в престижные учебные заведения не принимали, и, так же как раньше, нельзя было против этого протестовать. Где-то на рубеже 1950-х и 1960-х годов к Хрущеву по этому вопросу обратился известный английский философ и общественный деятель Бертран Рассел. Что написал Рассел, мы так и не узнали, но ответ Хрущева опубликовали почти все газеты. И если до этого можно было еще сомневаться, антисемит наш генсек или нет, то теперь эти сомнения рассеялись полностью. Хрущев заявил, что никакого антисемитизма в Стране Советов нету, евреи — абсолютно полноправные граждане, несмотря на то что их можно во многом упрекнуть. Например, во время Сталинградской битвы переводчиком при командующем немецкими войсками, фельдмаршале Паулюсе, состоял киевский еврей по фамилии Коган. Что это был чистейший вымысел, я полагаю, объяснять не надо. Ни один немецкий военачальник не стал бы в ту пору пользоваться услугами еврея вообще, а советского еврея, к тому же с такой фамилией, — в особенности. Но этот сюжет распространила не только пресса. Нашлись писатели, которые использовали его в своих произведениях о войне.

Помню, моя знакомая, писательница Ариадна Громова, кстати, чистокровная русская, но ярая противница антисемитизма, пригласила меня как-то в конце 1966 года в суд. Некий Коган судился с писателем (фамилию его я не помню, так как ни одной его книги в жизни не читала, кажется, Стаднюк, но я не уверена, а Ариадны Громовой уже нет в живых, и спросить мне не у кого), который сделал гнусную выдумку Хрущева одной из тем своего романа. Когана, жившего в то время на Урале, после появления романа в тамошних книжных магазинах выгнали с работы, равно как и его жену, двух их дочерей исключили из школы и из комсомола — а все потому, что он написал в автобиографии, что до войны жил в Киеве, воевал под Сталинградом, был там ранен и попал в плен (за что отбыл потом срок в советском лагере). Коган привел в суд свидетелей, которые были вместе с ним на фронте и в плену, и те показали, что ему удалось выжить только потому, что кто-то передал ему военное удостоверение погибшего армянина, и он находился в плену под чужой, армянской фамилией (еврейским мальчикам в СССР, как правило, не делали обрезания, и по этому признаку его нельзя было разоблачить). И что ни о каких Коганах в окружении Паулюса никто и слыхом не слыхал никогда. Писатель в суде упорствовал, утверждая, что он данного конкретного Когана в виду не имел, что у него не документальное произведение, а роман, где автор имеет право на художественный вымысел, и нагло добавлял, что, как видно, на воре шапка горит. Суд вынес уклончивое решение — мол, к истцу сюжет книги не имеет отношения — и даже слегка попенял писателю. Но сколько других Коганов, которым Громова не помогла возбудить уголовное дело, пострадало из-за этого вымысла?

Но в нашей редакции мы антисемитизма фактически не чувствовали. Тем более что в середине 1950-х годов умер наш основной антисемит — главный редактор Николаев, и на его место вскоре назначили писателя Василия Ажаева, автора известного тогда романа «Далеко от Москвы», человека в высшей степени порядочного, с которым работать было легко и приятно.