Белосток — Москва

Это случилось накануне похорон Сталина, не то 7, не то 8 марта, точно не помню. Я, как обычно, возвращалась с работы по бульварам, была уже на восьмом месяце беременности, мне оставалось всего несколько недель до декретного отпуска. Петровский бульвар, по которому я шла, пересекает улица Пушкина (теперь Большая Дмитровка), где в тот день в Колонном зале Дома Союзов поставили гроб с телом вождя, чтобы скорбящие граждане могли с ним проститься. Граждан же охватило сущее безумие. На бульваре и улице толпилась буквально вся Москва и еще тысячи и тысячи людей, специально приехавших из ближних и дальних городов и селений. Все было организовано из рук вон плохо. В толчее затоптали тогда насмерть десятки или, быть может, даже сотни людей. О раненых и покалеченных я уже не говорю. Точное количество жертв этого массового психоза неизвестно, я думаю, и по сей день, ведь подобные факты тщательно скрывались. И вот я, не сообразив, что мне лучше повернуть и сменить маршрут, попала в этот водоворот и была уже не в состоянии выбраться оттуда. Меня толкали со всех сторон, давили на меня, я несколько раз падала, кричала во весь голос, обезумев от страха, так же как и все кругом. Не знаю, чем бы все кончилось, если бы на меня не обратил внимания какой-то военный, решивший, очевидно ввиду моей беременности, спасти именно меня. Он схватил меня за руку и, размахивая оружием, кажется автоматом, потащил сквозь толпу в какой-то двор. В старых районах Москвы многие дворы соединены друг с другом. Мой спаситель вывел меня по этим переходам на более спокойную улицу и велел немедленно отправляться домой. Я не успела даже его поблагодарить, так как он повернулся и побежал назад, наверное, чтобы еще кого-нибудь спасти. Когда я наконец добралась до дома, мама билась в истерике, соседи тщетно пытались ее успокоить, а Борис бегал по улицам и искал меня. К счастью, он время от времени звонил из автомата, спрашивая, не вернулась ли я, и вскоре после моего прихода позвонил в очередной раз. Ну и, когда Лена родилась, я еще долгие месяцы не переставая думала о том, что, не случись чуда, она могла не появиться на свет совсем.

Как известно, после смерти Сталина и последовавшего вскоре, в том же 1953 году, расстрела Берии в основном кончился многолетний кошмар советского террора. Правда, назвал вещи своими именами только Никита Хрущев в своей знаменитой речи на XX съезде КПСС, да и потом еще лет тридцать нельзя было даже мечтать о свободе и демократии, но террор прекратился. Люди больше не цепенели от ужаса, слыша ночью, что около их дома остановился автомобиль. И страх, парализовавший людей и являвшийся, по-моему, основным чувством всех, кто умел думать, постепенно проходил. Все больше видно было на улицах улыбчивых лиц.

Люди перестали бояться общаться друг с другом, потому что за сказанное в разговоре с глазу на глаз не грозил больше приговор и лагерный срок. Правда, при Хрущеве время от времени появлялись новые причины для арестов. Например, во второй половине 1950-х, не помню точно, в каком году, он издал указ, по которому в случае кражи государственного имущества привлекался к уголовной ответственности не только тот, кто воровал, но и тот, кто, зная об этом, не доложил. В этой связи по Москве ходил еврейский анекдот. Еврей из Одессы шлет Хрущеву телеграмму: «Товарищ генеральный секретарь! Чтоб вы знали — вся Одесса ворует. Я вам сообщил и ответственность с себя снимаю. Рабинович». Вообще после долгих лет страха и молчания анекдоты полились рекою. Армянские, еврейские, всякие. Например, тот же Хрущев в одном из своих выступлений заявил, что через двадцать лет коммунизм будет построен и следующее поколение советских людей будет жить при коммунизме. И сразу родился анекдот. Слушатель армянского радио обращается на радиостанцию с вопросом: «Неужели мы в самом деле доживем до коммунизма?» И ему отвечают: «Мы-то не доживем, но детей жалко».