Белые и черные

Скачет в Митаву. Находит главную квартиру и располагается ждать. Ни слова не говорят. Сидит час, другой. Подходят двое каких-то просителей и тоже усаживаются. Еще час битый проходит. От нечего делать приезжий из Петербурга немец вступает в разговор с тамошними ожидающими. Слово за слово. Завязывается беседа, очень дружественная. Наш приезжий и один из поджидавших оказываются камрадами по полку, когда-то оба служили в шведском войске.

– Откуда вы теперь-то?

– Из Петербурга.

– А-а! По службе?

– Д-да!

– Проездом?

– Н-нет! Разве недалеко… К господину полковнику.

– То есть к светлейшему, чрез посредство полковника?

Приезжий смешался и что-то пробормотал, чем и возбудил подозрительность в товарище камрада, знавшем, что полковник – сторонник голштинцев. Он уже с некоторого времени исподволь присматривал за ним по поручению светлейшего князя. Чтобы вызнать, зачем приехал посланец, он сделал ему несколько вопросов, но, не получив удовлетворительных ответов, смекнул, что тут что-то неладно, и сказал товарищу:

– Больше я ждать не могу, нужно бежать. А через полчаса я вас, наверно, здесь же застану… как и полковника…

Дружески кивнув приезжему, он прямо поспешил к светлейшему, с заднего хода.

– Ваша светлость, прислан к полковнику из Петербурга, с чем-то важным, один голштинец, кажется, или швед. При нем сумка какая-то, небольшая. Прикажите его взять теперь же, а полковника еще попридержите у себя. Он ведь здесь?

– Да! Хорошо! Возьми дневального офицера и приведи сюда. Посмотрим.

– Пошлите сами офицера, ваша светлость, а я укажу этого приезжего.

Был потребован офицер с двумя рядовыми и подведен сзади к дому, занимаемому полковником. Усердный курляндец указал, кого взять; затем, войдя один, совершенно спокойно сел рядом с товарищем и сказал весело:

– Успел-таки! Дело удалось справить, а его все нет…

Голштинский агент что-то буркнул, вроде:

– Радуюсь за вас!

В это время вошел дневальный и спросил по-немецки:

– Кто из вас, господа, приехал из Петербурга к полковнику? Он просит к себе!

– Я, – ответил агент. – Но могу подождать…

– Зачем же! – ответил офицер. – Это ваша сумка? Возьмем ее и пойдемте!

Застигнутому врасплох оставалось одно: немедленно следовать.

Вот они и перед светлейшим.

– Где ключ? – спрашивает офицер, кладя сумку на стол.

Посланец молчит. Офицер мигнул, и рядовые схватили голштинца и нашли ключ в камзоле; сумка была открыта, и указ очутился в руках Меншикова.

Взглянув на подпись, светлейший прочел потом содержание бумаги и, свернув ее, положил в карман, озирая с ног до головы посыльного. Несколько минут, должно быть, он не находил слов с чего начать. Вдруг кровь вступила в загоревшееся краской лицо князя, и он хриплым голосом отдал приказ:

– В кандалы, в рот заклепку.

Рядовые и офицер бросились исполнять приказ. Заклепав рот, арестанта увели, и князь остался один на один с тем, кто открыл заговор.

– Узнай-ка, – сказал ему князь по-немецки, – дома ли Василий Лукич?

Агент исчез и, через минуту воротясь, сказал, что генерал у герцогини.

– Наблюдай за ним сегодня и завтра да узнай, о чем советовалась с ним Анна Ивановна.

И сам стал ходить взад и вперед по своему рабочему кабинету, предавшись думам. В них он мгновенно перебрал всех враждебных себе особ, против которых нужно было немедленно принять меры, чтобы не дать возможности повторить такую же проделку, с которою пойман голштинец. Но все мысли светлейшего на этот раз сходились на том, что вряд ли его противники участвовали в настоящей бессмысленной попытке.

– Тут, видно, чертушка один выдумал пулю отлить, на свой пай! – наконец решил князь, говоря сам с собою. – Нужно, значит, только не мешкать да налететь как снег на голову приятелю дорогому.

Явился князь Василий Лукич Долгоруков и передал разговор свой с герцогиней Анной, предлагавшей Долгорукову ценный подарок, если он склонит светлейшего на дозволение обвенчаться ей с графом Морицем.

– Спасибо, что сказал. Я у ней выбью дурь из головы.

И еще глубже погрузился светлейший в горькую думу, сидя подле почтительно стоявшего князя Долгорукова, униженно глядевшего в пол.

– Вот что! – наконец надумал светлейший. – Собери, Василий Лукич, самых покладных из курляндских дворянчиков, что победнее разумеется, и прямо им скажи: коли хотят получить по триста червонцев на брата, так пусть выберут меня! Я за год уступаю им все коронные налоги и другие, пожалуй… и каждому, смотря по человеку, готов я, при случае, дать акциденции. В Морице и герцогине им не стоит принимать никакого участия. Обе голы! А мы – не им чета! Да Морицу и государыня не соизволяет быть герцогом. Поди же, голубчик… да как сходку устроишь – войско наше выведи в порядке к эспланаде. Уж я надеюсь на твое уменье и ловкость.

Долгоруков вышел с почтительным поклоном, а Меншиков еще долго прохаживался по комнате, предаваясь честолюбивым мечтам, пока появление его агента не обратило внимания светлейшего на другие дела.

– Ну, о чем советовалась герцогиня-вдовушка с Васькой с моим?