Белые и черные

– Да как те сказать?! Не прогадать бы тебе с этим вьюном. Не наш он был, есть и останется! Что ему мы с тобой или хоша все русские люди, спрошу я тебя? Зацепки да ступеньки, чтобы самому подняться. Он всех русских перессорит и продаст, натравит одних на других, а в конце концов добьется, что будет только в своих руках держать все посольские сношения и вертеть ими к немецкой выгоде, а не на русскую руку. Вот мое, стариковское, тебе, братец, мнение! Представь одно только то, что Остерман и своему же брату немцу, Брюсу, нос наклеил – в Нейштадте… Умел к его делу так присуседиться, что выставил себя более усердным и рачительным к интересу его величества, чем Яков Брюс, генерал-фельдцейхмейстер. И таков – поверь мне – будет твой Остерман во всем, что ты ему доверишь! Русак немцем николи не будет и против немца в изворотах немецких не постоит, а способен, по-своему, немца провести. Держаться лучше русского – русскому!

– То-то и есть, дядюшка, – перебил Меншиков, – что мы своею смекалкой их на другом проведем. Я Остермана могу всегда на вожжах держать и туда направить, куда хочу, зорко за ним наблюдая.

– Спервоначалу, может, и так… Да потом-то не справиться, коли дать ход. Он сам прибавит шагу незаметно и так далеко в сторону уйдет, что не догонишь, коли раз выпустил… и с вожжами тебя понесет куда ему нужно, попомни мое слово.

Оба засмеялись, и разговор прекратился, так как экипаж остановился у дома новобрачных.

– Вот и моя хата! – с легким вздохом молвил генерал-адмирал, проворно поднимаясь по парадной лестнице.

Часть вторая

I. Сам скрылся?

Прошло более полугода от памятного дня брака цесаревны Анны Петровны с герцогом Голштинским. Съездили они в немецкую сторону – в Ревель, а воротясь, нашли уже кое в чем перемену у матушки. Подле ее величества чаще показывался теперь ловкий гадальщик князь Сапега, веселивший все дворцовое общество. Даже сам светлейший отложил как бы в сторону свою брюзгливость и нелюдимость. Улыбается он и дружески жмет руку не только голштинцам, но и русским барам, не выключая и старика Толстого. О подметных письмах давно уже не слыхать. Все лица словно помолодели и подобрели. И государыня стала не в пример румянее. Почасту теперь собирает ее величество вокруг себя веселую компанию, где наперерыв потешают государыню шуточками: княгиня Аграфена Петровна Волконская да Авдотья Ивановна Чернышева с Матреной Ивановной Балк, а старая княгиня Настасья Петровна Голицына не в авантаже теперь и только заходит к баронессе Клементьевой, на половину герцогини Голштинской.

Дуня будто бы просила у государыни позволения выйти замуж; жених тоже изъявлял охоту взять ее, но государыня не соизволила и велела погодить да приданого покопить. На разживу пожаловала тридцать дворов, на первый случай, в той же Суздальской провинции, где было именье Балакирева.

Сообщить об этой совсем неожиданной милости пришла Дуня к тетке, со дня свадьбы их высочеств помещенной в доме графа Апраксина, над спальней герцогини цесаревны.

– Однако, тридцать дворов пожаловала, да и в той же стороне, – выслушав доклад, заметила тетушка, – значит, не отказывает. Делать нечего, подождем. Ведь со стороны Вани ты ничего не замечаешь, как и я… покуда?

– Ничего… тетенька… Он еще, можно сказать, ко мне не в пример перед прошлым любовнее и приязненнее… вечера все почти у меня просиживает. Уж и знают, где искать его, коли внизу нет.

– То-то, смотрите, однако, чтобы вас как ни есть непригоже не подкараулили да не выставили бы перед Самой, якобы вы преслушники. Меня путает лекаришко твой старый. Такой мерзавец – и сказать нельзя! Да и я в долгу не остаюсь, разумеется. Жалуются слезно государыне цесаревне. И та обещалась просить матушку. Я прямо говорила: «Сама уж, государыня, посуди – ворог какой: обесчестить девку обесчестил, а от женитьбы отъехал тогда. А теперь и жених есть, а он норовит помутить согласие между им и невестой. Хоть бы один конец… окрутить бы позволила государыня Дуньку с Иваном».

– Что же ее высочество?

– Обещала просить маменьку, как только случай подойдет…

Дуня с чего-то поникла головой в раздумье. Тетка, однако, не заметила этого, занятая своими планами. Замолчав, Дуня словно спохватилась и, глядя тетке в глаза, как бы всматриваясь: что она? – заговорила: