Белые и синие

В этом отношении осторожность, заставившая его засунуть за пояс два пистолета, точно такую же пару которых можно было видеть в его седельной кобуре, отнюдь не была излишней. Силы термидорианской реакции, сокрушенной в Париже 13 вандемьера, укрылись в провинции и приобрели там огромное влияние. Лион стал столицей реакции; с одной стороны она простирала руку до Марселя через Ним, с другой — до Безансона через Буркан-Брес. Чтобы показать, каковы были эти силы, мы бы отослали читателя к нашему роману «Соратники Иегу» или к «Воспоминаниям о Революции и Империи» Шарля Нодье; но, вероятно, у читателя не окажется под рукой ни одного из названных произведений, и нам кажется, что проще воспроизвести здесь их краткое содержание.

Не стоит удивляться тому, что термидорианская реакция, подавленная в первой столице Франции, избрала своим местопребыванием ее вторую столицу и обладала подразделениями в Марселе и Безансоне. Всем известно, что претерпел Лион после восстания: гильотина показалась слишком медлительной, и Колло д’Эрбуа с Фуше расстреливали его жителей из артиллерийских орудий. В ту пору среди крупных торговцев и знати почти не было семей, не потерявших кого-либо из своих членов. И вот пробил час отмстить за погибших: отца, брата или сына, и за них мстили открыто, всенародно, при свете дня. «Это ты был виновником смерти моего сына, брата, отца!» — говорили доносчику и карали его.

«Теория убийства, — говорит Нодье, — проникла в высшее общество. В салонах говорили о тайных приемах убийств, которые привели бы в ужас каторжников. Ради охоты на людей прерывали партию в буйот, не дав партнеру отыграться, и даже не давали себе труда понижать голос, говоря, что собираются кого-то убить.

Женщины, кроткие проводники всех мужских страстей, принимали деятельное участие в этих ужасных обсуждениях. С тех пор как отвратительные мегеры перестали носить сережки в виде гильотины, восхитительные фурии, как выразился бы Корнель, носили булавки в виде кинжалов. Если вы выдвигали какие-нибудь сентиментальные возражения против этих жутких крайностей, вас вели в Бротто́ и заставляли против вашей воли ступать по этой упругой, прогибающейся под ногами земле со словами: «Вот где лежат наши родственники». Что за зрелище являли собой эти исключительные дни, их непостижимый и неописуемый характер, могут выразить лишь сами факты, настолько слово бессильно передать это небывалое смешение самых несовместных идей, этот союз изящнейших форм и беспощаднейшей ярости, это необузданное сочетание учений о человечности с деяниями каннибалов! Каким образом объяснить эти странные времена, когда стены тюрьмы не обеспечивали узникам безопасности и палач, приходивший за своей жертвой, с удивлением убеждался, что его опередил убийца; как объяснить это бесконечное второе сентября, изо дня в день возобновляемое обаятельными молодыми людьми, которые покидали для этого бал и заставляли ждать себя в чьем-то будуаре?