Белые кони

Ровно через три дня она снова пришла к председателю завкома, глянула на него и сразу поняла, что случилось что-то нехорошее. В кабинете, кроме Зазнобина, находился худощавый человек с аккуратной бородкой. Он сосредоточенно смотрел на большой лист ватмана, лежавший прямо на полу. На листе крупными буквами были выписаны фамилии. Их было много, фамилий, три ровных красивых ряда. У Кати привычно защемило сердце, как всегда в случаях, когда ее несправедливо обижали, и она, забыв поздороваться, присела на стул.

— Вот ведь какие дела… — хмурясь, сказал Зазнобин. — Не нашли мы никаких документов на вашего мужа.

— Каких документов?

— Завод наш, как вы знаете, эвакуировался, и документы на вашего мужа затерялись.

Катя все еще не понимала, какие документы затерялись, для чего они нужны, эти документы, ведь Степан-то всю жизнь, до самой войны, жил в родном городке, никуда не выезжал, а мужики, известное дело, с малолетства уходили на судостроительный завод, некуда больше и идти-то.

— Нет доказательств, что ваш муж работал именно на нашем заводе, — сказал председатель завкома и посмотрел на человека с бородкой. — Это, между прочим, художник.

— И еще один аспект, — вежливо сказал художник. — Необходимо официальное извещение о гибели того или иного солдата. А у вас, извините, письмо. Документ, так сказать, не имеющий силы.

«Что ты говоришь, сынок? — думала Катя. — Какое извещение? Какие документы? Степана-то нет. Погиб Степа…»

Но вслух ничего не сказала. Она встала, чтобы уйти, сразу и безмолвно смирившись.

— Да погодите вы! — с досадой сказал товарищ Зазнобин и быстро закурил.

Катя снова присела и вопросительно посмотрела на предзавкома.

— Остались в живых друзья вашего мужа? — спросил Зазнобин.

— Вроде…

— Точно надо знать.

— Вроде остались двое. Шурка Дергачев да Шабанов Юрий Григорьевич.

— Начальник конструкторского бюро?

— Раньше-то он в кузнечном работал. Подручным у Степана.

— Хорошо, — сказал Зазнобин. — Значит, так. Пусть эти товарищи, Дергачев и Юрий Григорьевич, подтвердят, что ваш муж работал на заводе. В письменном виде. Понятно?

— Ничего мудреного нету.

— Договорились?

Когда Катя ушла, художник нервно сказал:

— Работа уже сделана. Понимаете? Сделана! Куда я его вставлю? Куда? Сами посмотрите! — Он встал перед ватманом. — Ломается строгость линий. Красота! Надо было отказать. Мы, кажется, договорились.

— Прекратите, — поморщился предзавкома. — Как не стыдно!

И, припомнив беспомощные, понятливые Катины глаза, предзавкома вдруг густо покраснел и, чтобы не нагрубить художнику, быстро вышел из комнаты.

По дороге Катя твердо решила ни к кому не ходить и никуда не писать. Весь день она пролежала на кровати, у нее болели натруженные ноги и ломило голову. Она понимала, что ее обидели, но зла к Зазнобину и художнику не чувствовала. Перед Катиными глазами, будто замороженная, стояла одна и та же картина, повторявшаяся с небольшими перерывами вот уже много-много лет…

Посреди зеленого луга, по пояс в густом разнотравье, стоит Степан и плачет.

Оно так и было. Когда пришла Степану повестка, ушли они в луга, далеко за поселок, и Степан сказал: «Не вернусь я, Катя. Сердце чует». И не вернулся.

Вечером пришла Таисья и потребовала рассказать, как сходила Катя к предзавкома, что ей сказали и когда будет открытие памятника. Катя ничего не стала скрывать, рассказала все, как есть. Таисья закурила и долго молчала. Потом она крепко выругалась и приказала Кате одеваться.

— Не надо бы, Тася, — слабо оборонялась Катя, однако с кровати слезла и стала натягивать платье.

— Идем, идем. Вот гады! Ну и гады…

— Поздно. Нехорошо людей беспокоить.

— Одевайся! — прикрикнула Таисья, а сама села за стол, вытащила авторучку и попросила лист бумаги.

Катя подала ей тетрадку в линейку, и Таисья задумалась. Поначалу она довольно резво начала писать, но потом дело застопорилось. Она снова закурила, прочла про себя написанное и решительно разорвала лист.

— Неохота к ней идти, а надо, — сказала Таисья, вышла из комнаты и через некоторое время вернулась с Зинаидой Федоровной.

Зинаида Федоровна принесла с собой хорошую блестящую бумагу и деревянную ученическую ручку. Каллиграфическим почерком она написала, что рабочий завода Дергачев А. И. и инженер Шабанов Ю. Г. удостоверяют — Зародин Степан Васильевич действительно работал на судостроительно-судоремонтном заводе до начала войны, в июне был призван в ряды Красной Армии. На заводе пользовался заслуженным уважением товарищей по работе, несколько раз награждался почетными грамотами и получал благодарности от руководства завода за отличные успехи в труде.

— Он у тебя партийный был? — спросила Зинаида Федоровна, строго поглядев на Катю.

— Не состоял, — ответила Катя. — Я его, дура, отговаривала.

— Ты это не пиши, — сказала Таисья. — Ни к чему.

Зинаида Федоровна не удостоила ее ответом и склонилась над листом.

— Не пиши, не пиши, — повторила Таисья и прикрыла лист ладонью. — Может, он там и вступил в партию-то. Ты ведь не знаешь.

— Тогда все, — сказала Зинаида Федоровна, аккуратно вытерла перышко бумажкой, закрыла чернильницу, попрощалась и ушла.