Белые лошади

Ну что, пронеслось в уме, рожу ему раскроить? Отзвездить так, чтоб неповадно было над людьми подшучивать?.. За месяцы работы в «скорой» ему пришлось научиться усмирять разных алкашей и окровавленных хулиганов, которые, несмотря на увечья, не давались в руки врачей. (Собственно, его обязанностью на «скорой» было таскать за врачом сумку с лекарствами, делать уколы и ругаться с родственниками больных, бывало, что и морды бить – родственникам, – смотря по тому, в каком состоянии они вызывали бригаду и в каком состоянии оказался пострадавший.)

– Это Дора? – спросил Стах необычайно кротко, как начинал обычно разбег к дальнейшему мордобою.

– До-ора, Доронька… – ласково пел-рокотал старикан, склоняясь к огромной черепашине и указательным пальцем поглаживая омерзительную древнюю змеиную голову с полузакрытыми плёнчатыми глазами. Черепаху, кажется, действительно звали Дорой. Но не её же, чёрт побери, имя было прописано под дверным звонком!

– Я, к сожалению, ищу другую Дору, – сдержанно произнёс Стах. – Женщину. Старую женщину. Дору Граевскую.

Старик резко выпрямился.

– А на что она тебе? – сухо поинтересовался он.

Вновь захотелось измордовать этого типа, заставить говорить по-человечески, отвечать на вопросы, предъявить настоящую Дору Граевскую, которую, судя по реакции, он отлично знает. Из последних сил сдерживаясь, Стах проговорил:

– Послушайте, Муса… э-э-э… уважаемый. Если вы знаете, как мне найти Дору Граевскую, то скажите, пожалуйста, пока я такой вежливый. Я не всегда вежливый. Но вы пожилой человек, и мне не хотелось бы… э-э-э… конфликта. Дело в том, что я её внук.

Вместо ответа старик довольно жёстко взял Стаха за плечо, потянул к окну и молча всмотрелся в его лицо. Помолчал…

– Похоже на то… – проговорил медленно. Отпустил плечо парня, ухватил левой клешнёй стул, подтащил к заднице и тяжело на него опустился.

– Значит, Сонечка выжила… – проговорил самому себе.

– Сонечка… мама, да… Она умерла месяц назад, но тогда – вы имеете в виду войну? – да, тогда она…

– Я имею в виду, – прорычал старик, – где она была?! Почему не искала мать?! Почему до самой смерти Дора мучилась, и рыскала, и тосковала, и плакала, и посылала запросы на Соню Граевскую во все города и посёлки… до последнего дня! Ничего! Ни слова! Ниоткуда! Столько лет!!!

Он трясся так, что слишком большая майка, свободно висящая на засаленных лямках, колыхалась на груди от глубинных взрывов его хриплых воплей, и каждый вопль он припечатывал кулаком по собственному узловатому колену.

Стах положил руку на каменное, синее от татуировки плечо старика.

– Её удочерили, – тихо проговорил он. – Сменили фамилию. Она попала в семью очень хороших людей, и… согрелась. Мало что помнила, кроме скитаний и ужаса… Видимо, боялась. Мне, сыну, открылась в самом конце, перед смертью. Только имя. Послушайте, Муса… э-э-э… я бы хотел кое о чем вас расспросить… только напомните, пожалуйста, ваше отчество.

Задрав щетинистый подбородок, старикан смотрел на гостя долгим пристальным взглядом, неумолимо приближаясь откуда-то издалека, словно сейчас налетит смерчем, завалит обломками, так что уже и не выбраться.

– Зови меня Гинзбург, – сказал старик.

И комната подалась куда-то вбок, уплывая и крутясь, как та огромная бобина от электрокабеля, что неслась на Сташека в детстве, запущенная хоботом старого морщинистого слона. А навстречу выплыл плечистый оркестрион-гренадёр, выкашливая свою коронную «Шумел-гудел пожар московский». И где-то совсем близко старуха Баобаб, с шумом втянув хлебок своего чифиря, проговорила: «Это Зови-меня-Гинзбург подсуетился. Решил, что сие кабацкое развлекалово должно осенять местный интерьер. Да. Зови-меня-Гинзбург. Он же – Муса Алиевич Бакшеев, свирепый зэка, поборовший судьбу…»

Глава 4 Зови-меня-Гинзбург

Старикан не силён был в говорильне. Он вообще по-человечески редко изъяснялся. Даже предложив Стаху перебраться из общежития сюда, в дом на Жуковского, – то есть, по сути, совершив беспрецедентно, а возможно, и самоубийственно благородный поступок, – сделал это как-то невнятно, походя и бестолково, за завтраком, – после того, как, засидевшись накануне, Стах в очередной раз остался здесь ночевать.

– Ладно те у чужих торчать, – буркнул. – Портки в очередь полоскать.

– В смысле? – спросил Стах, держа на весу полную десертную ложку мёда, зачерпнутого из литровой банки на столе.

– А без мыслей, – отозвался старик. – Если не брезгуешь с Дорой квартировать.

Тяжёлая ликующая капля мёда сорвалась с ложки и плюхнулась в стакан, выплеснув победоносный фонтанчик. Здесь, в центре Питера?! С Дорой – кроткой бронебойной машиной, которая круглые сутки мирно спит в коконе своих пятидесяти лет?! Кто скажет о Доре худое слово! Она не жарит селёдки, не блюёт в коридоре, не ссыт в кухонную раковину и в пьяном виде не материт каждого встречного-поперечного. Правда, ночами она громыхает по полу жестяными когтями и время от времени к ней наведываются шумные юннаты из соседней школы, – как некогда явился Стах, требуя Дору, но другую.