Белые ночи

Мишанька выкарабкивается на удивление быстро. Наверное, сказывается то, что папа рядом. Я так и говорю Дэну, когда мы созваниваемся. Весь наш разговор, так или иначе, вертится вокруг пацаненка, и я облегченно выдыхаю. Никаких «мы» не обсуждается. Только то, что обошлось без осложнений в родной Мишкин бронхит. Дэну пришлось отказаться от нескольких проектов, и он теперь все свое время проводит с сыном. Нянька, неосмотрительно накормившая пацана, как выяснилось ананасами, была торжественно выпровожена. Мама, она же бабушка, выслушала от Дэна длиннейшую лекцию о том, что Мишке можно давать, а что никак нельзя. Присцилла поклялась всеми святыми, что будет предельно аккуратна. Я лично с ней общалась – и смогла в полной мере оценить ее нервы и испуг. Были подняты на свет божий истории о детстве самого Локвуда, и я провела просто незабываемый час, выслушивая занимательные и очень забавные рассказы о том, как он как-то раз засунул себе корку от апельсина в нос и вообще выписывал разные фортели. Это было странно, и я поначалу ужасно смущалась всему этому, такому семейному и очень личному пространству, куда меня вдруг впустили. Всплыли и ушли в прошлое, теперь без возврата, плакаты с кумиром юности и Дэн вдруг стал обычным человеком. Человеком, которого я бесповоротно и бескомпромиссно люблю. Люблю до дрожи в коленях, как-бы банально это не звучало.

***

В эти осенние, становящиеся все более короткими дни, я поддерживаю рабочий график изо всех сил. Я разбираю отчеты и заявки, я отслеживаю новых соискателей и тех, кто принимал детей совсем недавно. И в этом списке, конечно же, на первом месте, всегда Мишка и Дэн. Они справляются. И я знаю, даже нет, не так – улавливаю, каким-то совершенно фантастическим чутьем, что они оба меня ждут. На Локвуда сыплются новые и новые предложения – но он отказывается, с завидным хладнокровием, между прочим, от каждого. Не хочет оставлять пацана одного. И за это, за его уверенность и такую твердость, я люблю его еще больше. Я снова пишу ему длинные бумажные письма, в надежде, что и он напишет мне настоящее письмо и тогда я смогу, наверное, ощутить тепло его руки, которая касалась бумаги. От этого желания по телу разливается одно сплошное тепло, и вернуться к делам становится действительно сложно.

Я мысленно рисую себе эту заманчивую, сбивающую дыхание картинку: вот он берет конверт, вскрывает его аккуратно, достает исписанные листы и погружается в чтение. Где-то рядом, как и всегда, маячит мелкий. Он деловито заглядывает в строчки моего письма, и Дэн гладит его по голове, не отрываясь от чтения. Ловлю себя на том, что никак не могу вспомнить его глаза – и пробивает холодный пот от паники. Но я ведь увижу его глаза еще раз? Ну пожалуйста…

***

Наш город охвачен золотом. Дождей нет совсем – и деревья, не потеряв листвы, пламенеют в лучах солнца. В воздухе теперь остро ощущается мороз. Он крадется белой кошкой и совсем скоро, вот-вот буквально, нас всех проглотит зима. Дни станут такими короткими, что едва доходя до зенита, будут клониться к закату и падать тяжелыми, черно-серыми сумерками. Повалит снег. Я буду с трудом просыпаться, вставать с постели и тянуть за собой эту сплошную тяжесть зимы и холода весь день. Я буду возвращаться в темную, тихую и жаркую квартиру в таких же ледяных неподъемных сумерках и мечтать о солнце. А там, за океаном, будет короткий перерыв между одним и еще одним летом. И море зелени будет еще сильнее смягчать это отступление от жары. И волны будут все так же лизать песчаный берег – а я тут буду постепенно сходить с ума, вытравливая свитерами, носовыми платками, раздавливая пудовыми сапожищами все белые ночи, все зеленые кроны деревьев, все ночи и все дни, что провела с Дэниэлом Локвудом.

***

Письмо с приглашением приехать и присмотреть за Мишкой приходит почти в конце месяца. Я даже откладываю его несколько раз, настолько мне некогда: отчеты валятся как из рога изобилия. И каждый вот такой, с графиками и таблицами нужно, оказывается, было сдать еще вчера. Как же я скучаю по настоящей работе с людьми! С ненавистью окидываю взглядом кипу бумаг – и зарываюсь в работу.

До письма я дохожу только в один из более менее свободных вечеров. Я просто отключаю компьютер, сажусь на кухне с большой чашкой горячего чая – и на какое-то волшебное мгновение забываю обо всем.

Все строчки можно свести только к одной, пульсирующей, сбивающей с ног просьбе – и я с удовольствием и каким-то вдруг снизошедшими на меня спокойствием и безмятежностью даю себе разрешение увидеть ее. «Приезжай!», шепчет, тихо-тихо, письмо, «Прошу, приезжай. Мы справимся. Мы. Справимся.» И я поддаюсь.

***