Белые паруса

– Ты не мужчина, – с презрением протянула она. – Слишком жалок для того, чтобы им называться. Слишком мелочен, меркантилен, бездушен. Настоящий мужчина он всегда над женщиной – в постели, в поступках и в благородстве. Такое положение «над» дано ему самой природой, но ему надо соответствовать. Тот же, кто не может подняться другим способом, как унижая свою жену, насилуя и избивая – плевок в лицо творцу. А боги плевков не терпят. Чтобы ты не сотворил с нами, твой конец близок. И будет он так же ничтожен и жалок, как твоё нутро и прожитая тобой жизнь.

С перекошенным от ярости лицом Оливер с пинка открыл дверь:

– Связать её и оттащить на верхнюю палубу! – гаркнул он.

Солдатня в красных мундирах выполнила пожелания дословно. Связали и оттащили. Можно даже сказать – отволокли, грубо схватив под руки, словно рабыню.

Но возмущения от пытки унижением, которой её подвергли, уступило место страху за Дойла. Страху, грозившему перейти в панический ужас.

Наблюдая за Оливером, похожим на сорвавшегося с высоты стервятника, кружащегося над исходящей кровью добычей, Айрис даже не заметила, как её вынудили опуститься на колени рядом с остальными членами команды «Стремительного».

Остановившись перед крепко скрученным по рукам и ногам Дойлом Оливер с чувством собственного превосходства и силы взирал на него.

Сердце Айрис исходило кровью от жалости.

Можно было только догадываться, что испытывал в эту минуту Дойл. Каким бы сильным не был человек, он всё же из плоти и крови. Смерть и боль не могут не страшить. Её крепкие, белые зубы, открывающиеся в жестоком зевке, заставляют бояться даже самых бесстрашных.

Айрис надеялась – до последнего надеялась на чудо.

Оно могло бы прийти в любом обличье: внезапном освободителе, посетившем Оливера приступе великодушия, взбунтовавшейся команды.

Только чуда не произошло.

Всё остались на своих местах: небо, море и люди.

– Начинайте, – распорядился Оливер.

На голову Дойла натянули чёрный мешок, затянув тесёмками вокруг шеи.

Странно, но в этот момент Айрис готова была поклясться, что и её мир вдруг сделался серым, будто солнце закатилось за тучу, хотя тропическое светило продолжало ярко гореть на небе.

Потянув за верёвку, привязанную к ногам, Дойла проволокли по палубным доскам. Несколько матросов налегали на лебёдку, вытягивая канаты, поднявшие его тело в воздух.

Дойл завис, похожий на натянутую между небом и водой, струну.

Мертвая, почти глухая тишина воцарилась вокруг. Только слышно было, как скрипят канаты при лёгкой боковой качке.

Стук каблуков Оливера звучал вызывающе победно. Взгляд был полон ядовитого торжества. Его словно бы и не трогал тот факт, что даже его люди отводили взгляд, стараясь не встречаться со своим лордом глазами.

Он медленно приблизился к неподвижно висящей над бортом и морской зыбью фигуре. Лично взял в руки канат и бросил его в море.

Айрис не до конца понимала, что он собирается делать. Она не настолько была сведуща в морском деле.

– Взяли!

Матросы налегли на канаты в тот момент, когда Оливер взмахнул рукой. Она, словно обух палача, упала плетью.

И в тот же момент на длинных тросах фигура Дойла резко полетела вниз, рассекая волны и поднимая ворох высоких брызг.

Айрис озиралась, нервно крутя головой во все стороны.

Взгляд её метался от одной фигуры к другой, пытаясь понять, что тут происходит. Но всё оставалось неподвижным, окутанным солнцем и зноем.

– Тяните! – приказал Оливер.

– Тяните! – эхом ответил кто-то из команды.

– Ещё! Взяли!

Оливер не спеша перешёл от правого борта к левому, не сводя с Айрис взгляда.

Не торжествующего. Какого-то пустого, равнодушного. Мёртвого.

Вокруг солнце, белые птицы, безоблачное небо. Тишина, несмотря на то, что на палубе собралось больше сотни людей, нарушаемая только ритмичными выкриками матросни, вращающих лебёдку да скрипом канатов.

Айрис чувствовала себя в этот миг бабочкой, посаженной на иглу. Маши – не маши крыльями, больше не улетишь.

Проникая в уши отдаётся в сердце тоскливый звук ветра, скрип лебёдки.

Да стук каблуков. Острый, насмешливый. Ненавистный.

Что же она наделала?

Что наделала?!

Эта картина останется с ней надолго. Возможно, навсегда. Незамутненная лазурь небес и чёрной тенью висящее нечто, похожее на мокрые окровавленные тряпки.

Теперь Дойл висел на руках. С ободранных о днище корабля ног капали крупные капли крови.

Подцепив крюком болтающуюся верёвку, тело сняли и бросили на доски палубы.

Каким-то непостижимым образом Дойл ещё пытался держаться. Он не рухнул, растянувшись, а стоял на коленях, опираясь на согнутые локти. Рядом с ним быстро образовывалась лужа из солёной воды, подкрашенной кровью.

Одежда превратилась в решето. Сквозь прорехи в ткани просвечивало тело.

Сиплое, надрывное дыхание было единственным, что спорило с ветром за прерогативу звучать первой скрипкой в накрывшей палубу тишине.

Наконец Дойл выпрямил спину.

Лицо и голову его по-прежнему покрывал чёрный мешок.

Он поднялся, опираясь на связанные руки. За ними по доскам тянулся кровавый след.

Загнанный, полуживой он всё же не желал сдаваться. Не признавал поражениея