Белые Росы

— Возьми, я сказала! Кошка первой должна войти! Или дай хоть я войду, чтоб мне первой в новой хате помереть.

— Бросьте вы, мама!

— Петька, у тебя же семья и дети малые!

И захлопали двери, зазвенели оконные стекла, загудели лестницы под ногами, застонал-завыл лифт. Бурная, восторженная жизнь вошла в серый железобетон.

Первым делом, конечно же, высыпали на балконы.

— А высоко-то как!

— Банчук! Ты меня видишь?

— Не!

— И я тебя не вижу...

— Елки-моталки! Да тут же двух кабанов держать можно!

Струк, перегнувшись через перила, звал соседа:

— Кулага! Кулага!

С балкона этажом ниже показалась нервная голова Кулаги.

— Че?

— А я сверху тебя, — довольный до невозможности, сообщил Струк.

— Ну и что?

— А вот тьфу на тебя с высоты и все, — расплылся в добродушной улы­бочке Струк.

— Отобью голову! — взвился Кулага. — Я сказал...

Мурашка, увидев хозяина, подняла от травы морду и замычала. Старик подошел к ней, достал из кармана большой кусок хлеба, протянул к коровьим губам:

— На, поешь, — отломил кусочек, отдал корове. Та осторожно взяла хлеб с ладони старика.

— На базар завтра пойдем... — вздохнул Ходас, достал из другого карма­на ордер и ключ. — Вот видишь, квартиру в городе дали. Не обижайся...

Большое розовое солнце через ветви деревьев смотрело на старика.

Утро. По обочине ведет старик свою Мурашку к городу... Чуть впереди шагает Андрей... Молчат... Проносятся мимо автомашины...

— Ты куда сразу? — спрашивает старик.

— На работу. А потом в мебельный... Стенку посмотреть надо...

— Деньги есть?

Андрей кивает.

— А то могу дать...

— Не надо...

— И нечего обижаться! — сердито говорит старик. — Сашка вон со дня на день должен явиться... Я как чувствовал...

— А кто обижается? — оборачивается сын. — Только насчет того, что я бы твоей смерти ждал, это, папаша, дурь несусветная...

— Нечего дурь близко к сердцу принимать, если ты разумный... — напа­дает старик и делает неожиданный переход: — А денег могу дать.

Андрей улыбнулся, заметил вдали рейсовый авобус, зашагал шире.

— Я поехал!

— Андрей! — позвал старик. — Зайди после работы к нашему охламо­ну... Может, голодный сидит, так купи чего-нибудь...

— Хорошо!

— И скажи, что Кисель смотал удочки из деревни...

Под вечер Андрей пришел на свиданье к Ваське. Братья сидели на травке у синего забора, курили... Андрей рассказывал:

— Комнаты светлые, лоджия, кухня просторная, пятый этаж... Тридцать вторая квартира...

— Галюня там не болеет? — прервал его Васька.

— Вчера конфетами меня угощала...

Васька улыбнулся.

— Да... Чуть не забыл! Кисель уехал...

— Ку... Куда? — оторопел Васька.

— Совсем из деревни уехал...

Васька зло швырнул окурок в траву:

— От, гад! Взбаламутил бабу — и тягу... Что ж делать теперь?

— Будете жить как жили, — сказал Андрей.

— Не-не-не! — поднял раскрытую ладонь Васька. — Я гордый! У меня характер, Андрюха...

— Ой! — аж сморщился Андрей.

— Че ты ойкаешь, че ойкаешь? — запетушился Васька.

— Слушай, ты... С характером... Жрать не хочешь?

Васька сглотнул слюну.

— Пива хочу! Вторую ночь, проклятое, снится... Кажется, подхожу к на­шей Росасенке, гляну с берега, а там не вода, а пивко течет... Свежее, пена такая густая, плотная... Я, не раздеваясь, с берега бултых! Ныряю и пью, ныряю и пью... Проснулся — чуть не заплакал от расстройства!

Андрей встал:

— Сейчас принесу...

И тут Ваське что-то стрельнуло. Он вскочил:

— Сымай галстук! — потребовал он, расстегивая свой пиджак и стягивая с головы бумажную пилотку.

— Да ты что? — изумился Андрей.

— И пиджак давай... Посидишь за меня, полчасика заборчик покрасишь... Я сам... Из бочки... Не люблю я в бутылках...

Васька жадно допивал вторую кружку пива. Допил, вытер рукавом братова пиджака губы. Посмотрел на огромные часы, которые висели на площади...

Дернулась минутная стрелка на часах!

Дернул Васька себя за галстук! И побежал вниз по улице...

Перескакивая через три ступеньки, Васька бежал вверх по лестнице. На пятом этаже всем телом ударил в дверь с номером 32. Дверь распахнулась.

— Галюня! — закричал Васька.

— Папка! — зазвенел детский голосок. — Папочка мой! Папка приехал!

Маруся уронила тарелку.

Грустно опустив голову, плелся старый Ходас через деревню. Маленький медный колокольчик, который носила Мурашка на шее, тоскливо позванивал у него в руке: длинь-длинь, длинь-длинь...

Деревня вовсю уже переселялась...

А старик шел, ничего не замечая... Длинь-длинь, длинь-длинь, пел коло­кольчик.

На скамейке возле своей хаты сидел Гастрит. Веселый.

— Ну как, продал? — спросил он у Ходаса.

Старик тяжело кивнул головой.

— Иди, слезки вытру, — съязвил Г астрит.

Ходас даже головы не повернул, пошел дальше. Гастрит обалдел. Под­скочил, догнал...

— Ну брось, брось, — грубостью прикрывая свое сочувствие, сказал он. — К хорошим людям, может, попала, в чистые руки... Че нюни развеши­ваешь? Сколько взял?

— Сотню...

Гастрит рот раскрыл.

— Корову? За сотню? А, ексель-моксель!

— Старая, говорят... — вздохнул Ходас.

— Так... ее же на мясо сдай, в пять раз больше получишь!

— Не мог я ее на мясо. Понял?