На низкую ветку уселась птица и разглядывает Милисенту. Она похожа на вырезанного из белой бумаги голубя. Девочка осторожно подходит, стараясь не вспугнуть птицу, а та вовсе не боится, не шевелясь, рассматривает гостью. Милисента смотрит на трепещущий от легкого ветра пушок, похожий на мелкий снег. У птицы красные лапы и клюв, черный блестящий глаз, обрамленный тонким колечком такого же розового цвета, как веки у девочки. Оперение без единого пятнышка.
Два создания стоят, соединившись взглядами, как мостом, и вот птица расправляет крылья и взлетает. И частица Милисенты, ее тайная, безмолвная частица исчезает вслед за ней. Эта частица умеет летать.
За проведенные в неподвижности часы она в совершенстве овладела мастерством видеть и ощущать важные мелочи: шелест листьев, что выдает присутствие полосатого бурундука, почти незаметную в дупле дуба уснувшую сову, мерцающий в высокой траве золотистый бутон, пепельно-серую гусеницу, качающуюся, как маятник, между небом и землей.
И уже вернувшись домой — это сильнее ее, — Милисента продолжает видеть то, что ускользает от взглядов других: стопку счетов на кухонном столе, маленькую дырочку на обоях в столовой, вспыхнувшие щеки матери, когда она слышит имя мистера Дикинсона.
Как-то утром Милисенте приходит в голову мысль сделать книгу с цветами.
Она отбирает их в лесу с особой тщательностью. И в саду, и на клумбах миссис Хансель, куда она пробирается, когда соседка выходит из дома. Милисента возвращается с полной сумкой растений и начинает их раскладывать между страницами энциклопедии. Она терпеливо отсчитывает дни и недели, наконец достает их, засушенные, похожие на фигурки с зазубренными краями. Потом расклеивает их пучками или подбирая по семействам, как в настоящих гербариях, которые она просматривала. Но если там пылают желтые, розовые, сиреневые создания, то на страницах гербария Милисенты распускаются только белые цветы — космеи, ромашки, немезии. Ведь только они похожи на снежинки.
Несколько месяцев назад мы купили участок земли размером с небольшой лесок на склоне горы в Контон-де-Д’Эст[17]. Сейчас там нет ничего: какие-то остовы старых машин пятидесятых-шестидесятых годов, покрытые мхом развалины каменных стен, положенных вручную, скорее всего, когда-то там отстаивали воду, собранную из нескольких ручьев (всего на участке их четыре). До начала сороковых годов эти земли возделывали; однажды ночью постройки фермы сгорели и так и не были восстановлены, с тех пор земля заброшена. Среди заполонившего участок леса — два десятка одичавших яблоневых деревьев с искривленными ветками. Чуть дальше остатки каменных построек, вероятно, это был дом.
С плоскогорья — того, где находится сад, — через просветы деревьев виднеется синяя гладь озера Бром, чуть дальше — горы. Сейчас здесь нет никакого жилища, ни одной деревни, ни дорог, ни электрических проводов. Сейчас — это 1890 год.
Издавна считалось, что слово
Фамилия моего отца, полученная им при рождении, — искаженное
Некоторые деревья мечтают стать кораблем, сабо, колыбелью, домом, качелями, марионеткой, флейтой, роялем. Из деревьев можно делать все — даже книги. Библиотеки — тоже леса. Открыть книгу — значит оказаться «вне» (вне меня, вне окружающего мира) и в то же самое время ближе всего к людям и их тайнам, благодаря чуду этого иного мира, вымышленного или спасенного из тенет времени.
Дерево, падающее в лесу в одиночестве, падает молча. Но что происходит, когда кто-то падает в лесу, а услышать его некому? Он ранен? А потом поднимется? Он мертв?
Как бы то ни было, единственно верный вопрос, который никогда никто не задает, звучит так: что происходит, когда не дерево, а целые леса, немые леса, падают внутри нас самих? Когда огромные пласты нашей жизни обрушиваются, исчезают, отмирают, а на поверхности ничего — ни вскрика, ни ряби. Может, они роют такую глубокую яму, что она в конце концов поглотит нас, как черные дыры всасывают все, что оказывается в их досягаемости, подпитывая свое небытие даже светом звезд?
Океаны
Страны
Огонь
Леса
Звезды
Книги