Белые воды

— Герой он и по чистой вернулся домой. И знает все беды наши — хлебнул их вдосталь. Это так. Но не знает он другого… Сила наша собирается, и скоро, — Епифанов поднял крепко сжатый кулак, — она обрушится на врага. Верьте, товарищи! Сибирские дивизии формируются, оснащаются самым новейшим вооружением — танками, орудиями, пулеметами. Туда я и направлен, товарищи. — Он глотнул воздуху. — Будем бить по-русски, по-сибирски фашистскую нечисть — обещаю! А вас мы, фронтовики, просим: свинца побольше, чтобы не было недостатка в патронах, чтобы вместе с вами затянули мы петлю на шее зверя-фашиста! И еще: за эти полдня наслышался и насмотрелся, каково вам живется и работается. Обстановка, вижу, нашенская, окопная, фронтовая! Спасибо вам за трудовое, геройское ваше дело!

Хлопки взорвались: будто люди только и ждали, когда Епифанов кивнет, встряхнув копной седеющих волос, шагнет от трибуны четко, по-военному. Они заглохли, когда Епифанов сел.

Подойдя к трибуне, раскрывая папку, Кунанбаев взглянул в зал, вновь притихший, сказал:

— Я, товарищи, так думаю… Общую обстановку вы знаете из сводок Совинформбюро. Да вот только что и Николай Евдокимович, спасибо ему, хорошо все рассказал. Так что я начну прямо с деловой части…

— Правильно! — подал реплику Куропавин. — Быка надо прямо за рога! Фронтовики нас о свинце просят!

Доклад Кунанбаева слушали тоже с вниманием — он был конкретным, директор комбината с «песочком» прошелся по рудникам, по свинцовому заводу, обогатительной фабрике, знал, где что делалось, и голос его — со скрытой картавинкой — спокойно пульсировал, заставлял слушать:

— Многие наши товарищи — рабочие, инженерно-технический состав — понимают, что значит свинец для фронта, и случается, поступают, как герои. Именно так. Иначе не назовешь. На прошлой неделе возникла угроза срыва подачи оборота в шихтовое отделение — шестнадцатая лента аглоцеха, знаете, подводит: старенькая, состояние ее плохое… Собралось открытое собрание, решили: немедленно выйти всем свободным от смены на прорыв! И вышли. И отремонтировали ленту. Завод выполнил план по свинцу. Постигло нас несчастье, случился «козел»… Что же, плавильщики трое суток не покидали ватержакета, печь работает, товарищи! Нашли и смелый резерв: теперь до тридцати восьми процентов в загрузку пускают простого угля, и плавки свинца отличные. Честь и хвала смене Федора Пантелеевича Макарычева! — Кунанбаев сделал паузу, взмок аккуратный зачес будто черненых волос — А есть, товарищи, другие примеры. Нашей нерадивости, халатности, что нетерпимо, позорно особенно в военных условиях. В ватержакетном цехе больше месяца тянется ремонт трубовоздуховодов, печи работают на сбавленном дутье. А кто виноват? Мастер Воробцов.

— Так в бюллетень его! — неожиданно взвился где-то в центре зала моложаво-звонкий голос. — На чистую воду! Чё, в пользу МОПРа, что ль, «воротит»?

Раздались смешки: каламбур поняли.

— Да он уже как миленький красуется в бюллетене!

— Гли, советчик выискался! — мрачно из сумеречной глубины парировал с запозданием баритон. — Кобелю хвост!

Смешок перекатился живее, заплескался по рядам. Люди задвигались на креслах — шумок настаивался, крепчал.

Куропавин вдруг тоже бойко повернулся на стуле, светясь лицом, смотрел на директора комбината, улыбчиво, терпеливо ожидавшего тишины.

— Вот уж извини, товарищ Кунанбаев, что прервали, — сам виноват: задел болячку! — И с той же живостью обратился в зал: — А что, товарищи, вот о бюллетенях! Нам говорят, что остры они, кадры принародно сечем да избиваем, — так это? Жалоба поступила в обком…

— Кто такой? Где тот жалобщик? Показать его!

— Верно — поглядеть, пошшупать!

— Жи́док, видать, парень! Не нашего, бергальского, заквасу!

— Может, и есть Воробцов? Он самый?

Низкий баритон снова отозвался недовольно из задних рядов:

— Жаловаться!.. Это — лить воду против ветра, тебя же и окатит. А кто бергал — еще поглядеть надо…

Куропавин поднял ладонь, привлекая внимание зала, — разрядка изменила общий настрой, и ему на секунду померещилась прежняя, довоенная атмосфера, — и он сказал:

— Хорошо, товарищи, с бюллетенями разберемся! Остроты бояться не будем, а если, и верно, избивают — подправим… Так? Будем продолжать собрание.

Завершал Кунанбаев в прежней тишине. Вскипевшая перепалка, видно, тоже оживила директора комбината: пульсировал голос, и примеры, которые он приводил, теперь, казалось, представали выпуклее, ярче. Вскрывал недостатки, промахи со знанием, — сдавалось, он сам только что с рудника, из забоя, ватержакетного цеха, от агломашин, и, слушая его рассуждения, все эти названия — машина Ллойда, фурмы, скипы, эксгаустеры, котлы Паркеса, бегхаузы, — вникая напряженно в его предложения, что и как надо делать, где «тонкие места», Куропавин испытывал удовлетворенность.

Уже к концу доклада — Кунанбаев произносил заключительные фразы — Андрей Макарычев нагнулся к Куропавину, зашептал:

— Оботуров, начальник механических мастерских, просит внеочередное слово. Дать надо…

— Что он?

— Не знаю. Важное, говорит…