Белые воды

— …Фашисты, шедшие буквально по трупам своих солдат и офицеров, остановлены нашими войсками у Яхромы на северо-западе, под Звенигородом и Кубинкой на западе, у Каширы на юго-востоке… Более чем миллионная группировка отборных гитлеровских войск разбилась о железную стойкость, мужество и героизм советских воинов, защищавших столицу.

Противник имел целью путем охвата и одновременного глубокого обхода флангов фронта выйти нам в тыл, окружить и занять Москву. Он имел задачу занять Тулу, Каширу, Рязань, Коломну — на юге, далее взять Клин, Солнечногорск, Рогачев, Яхрому, Дмитров — на севере и потом ударить на Москву с трех сторон и занять ее…

В ходе этих боев противник понес значительные потери. По далеко не полным данным, нашими войсками было уничтожено и захвачено, не считая действий авиации: танков — 777, автомашин — 534, орудий — 178, минометов — 119, пулеметов — 224. Потери противника убитыми более 55 тысяч…

Когда дослушали сообщение до конца, когда голос диктора умолк, Куропавин в радости, хлынувшей волной, поднимаясь за столом президиума, хлопнул ладонями, и люди, вставая в рядах, тоже захлопали. И он уже в громе аплодисментов, напрягаясь, крикнул «спасибо» вслед Агнии Антипиной, которая так же внезапно юркнула в дверь, как и явилась сюда. Аплодисменты схлынули, и Петр Кузьмич, все еще стоявший около трибуны, сказал:

— Вот такое дело!.. А теперь, чтоб не тока задержать фашиста, но и одолеть, работать будем!..

И опять загремели аплодисменты. Косачев сходил со сцены, будто они его нимало не касались: сдержанный, строго-неулыбчивый.

Скользящим взглядом Куропавин быстро пробежал первую страничку своих тезисов, восстанавливая их в памяти: сейчас идти к трибуне.

2

Колонну военнопленных немцы гнали по проселкам, в стороне от большака, выполняя строгое предписание — не забивать важных, основных дорог, по которым на восток, к Москве двигались немецкие войска. Однако проселки иногда подступали близко к большакам, а случалось, и пересекали их, и тогда Костя и Кутушкин, шагавшие где-то в середине длинной колонны, отмечали с тоскливой горечью то танковые потоки, то затяжные вереницы пятнистых, закамуфлированных тупорылых машин, груженных боеприпасами, то бесконечные обозы высоких пароконок, в которые были впряжены дюжие, гривастые, невиданные лошади-тяжеловозы. Когда проселок пересекался с большаком, конвоиры входили в раж: орали, перекликались, на пленных налетали верховые — свистели плети. Спускали на длинных поводках собак, замешкавшихся раненых пристреливали, трупы стаскивали в запорошенные снегом кюветы.

Где сформировали колонну — ни Костя, ни Кутушкин не знали. Их влили в нее три дня назад вместе с другими пленными красноармейцами, которых согнали в пустой, заброшенный сарай на окраине Вереи. Построили, пересчитали, вывели огородами на лесную разбитую дорогу, с час держали, пока не подошла колонна, передали быстро, без проволочек, и третий день они плелись на запад, — как ни крути, в противоположную фронту сторону, дальше от той цели, к которой через все испытания, выпавшие им, они стремились. В том, что уводили их на запад, сомнений не было: отдалилось, лишь иногда, изредка прорезалось ворчливое погромыхивание, не окрашивался заревом небосвод на востоке — плотная пелена предзимья затянула небо, сжала его в низкий серый купол.

Как ни следили конвойные, ни запрещали переговоры в колонне, однако слухи расползались, и были они разными: то будто идти им до самого Смоленска, а там — в эшелон и в Германию, на подземные заводы; то будто еще два-три перехода — и все, встанут зимним лагерем, начнут прокладывать магистральную дорогу к Москве — якобы даже для парадного въезда в нее самого Гитлера…

Однако Костя с Кутушкиным не только равнодушно относились к слухам, но по молчаливому согласию не обсуждали свое теперешнее положение — словно бы это было запретным, постыдным и не подлежало обсуждению. И все же оба они настораживались — не пропустить бы слова, — когда среди разнообразной молвы о их судьбе передавались слухи о попытках побега, о том, чем кончались они: «схватили», «разорвали овчарки», «пристрелили». Случаи такие возникали то и дело — пленные узнавали о них по стрельбе, собачьему лаю, перекликам конвойных, которые после нервничали, злобели, пресекали малейшие «вольности». Вдоль колонны, взрывая ошметья грязи, стреляя вонючим дымом, прошмыгивали вперед-назад мотоциклисты с пулеметами на передке колясок.

Погода снова изменилась: морозец, задубивший было землю до звона, затянувший ледяным хрусталем лужи, прозрачными, ажурными закрайками берега речушек, сменился промозглой мокрядью, ртутно-грузкие туманы скатывались в ложки, к речным низинам, заливали их, висели, не рассасываясь.