Белые воды

Андрей с Дедовым уходили после собрания вдвоем, почти на ощупь отыскивали тропинку по пустырю, который надо было пересечь, прежде чем попасть на улицу, освещенную редкими лампочками, прикрытыми жестяными козырьками. В потемках приходилось напрягаться, разглядывая тропку, быть все время настороже, чтоб не поскользнуться, не упасть, — оба молчали. А когда вышли на улицу, Андрей, все время думавший над словами Дедова, сказанными на прощанье секретарю комитета: «Интересно, Попцов, провал! Подготовить так собрание, — на бюро горкома пригласим!» — заметил:

— А зря ты, по-моему, так с ним: провал, на бюро… Наоборот, ведь зрелое собрание. Зрелые комсомольцы.

На полшага тот шел впереди, словно тем самым подчеркивая свое недовольство Макарычевым, — догадываясь об этом, Андрей и сказал так прямо, чтоб вызвать на откровение: пусть выскажется, чем недоволен. То ли обдумывая ответ, то ли усвоив за правило — не сразу отвечать, Дедов выдержал паузу, полуобернулся, разглядывая Андрея, — в темноте зрачки его, казалось, растеклись по глазным яблокам, были большими и неподвижными.

— Я вот удивляюсь, — начал он, подбирая слова. — Тебе не кажется, что ты утратил революционное чутье, бдительность, к которым нас призывают? Чем мы сильнее, известно, — тем враг больше злобствует, беснуется! Не видишь, куда враг протянул щупальца спрута, как вьет гнезда своей агентуры?..

— Брось, Дедов! Ничего не утратил.

— Убежден?

— Убежден.

— Интересно! А ведение собрания… Как считаешь?

— Послушай! — Андрей остановился — улица была пустынной; остановился и Дедов, возможно что-то почувствовав. — А тебе не приходит в голову, что бы это значило, если бы исключили четверых парней сегодня из комсомола, причислив к врагам, пособникам?

— Означало?! — подхватил Дедов. — Означало бы, что очищаемся от скверны! Этому учимся у партии…

— Так-то оно так, — протянул Макарычев, — да не совсем. Во-первых, отравили бы несправедливостью жизнь хорошим ребятам, а во-вторых, — Андрей сделал паузу, — означало бы, что вскрыто вражеское гнездо в городской комсомольской организации, — вскрыто значительное! Не понимаешь, что из этого следует?

— Н-не понимаю! — с вызовом ответил Дедов.

— А ты подумай! Кто тут первый секретарь? Куда он смотрел? Ну?!

Словно бы немота сковала Дедова, ему, казалось, недоставало воздуху, и он, слышно было, сглатывал сушь во рту, выравнивал дыхание. В следующую секунду большие зрачки его сверкнули, он протянул скрипуче:

— Вот ты как?

— Только так! — сказал Андрей и удивился своему спокойствию. — Бывай! Я домой.

Свернул в проулок, к родительскому дому, чутко улавливал: Дедов еще какое-то время стоял на месте, потом затопал по булыжной мостовой, — шаги удалялись, напружистые, сердитые.

Куропавин встретил, пряча насмешливый взгляд за тучной завесой клубившегося дыма, оттого Андрею трудно было разобрать подлинную реакцию, однако показалось: насмешливость была неодобрительная.

— А, здравствуйте! Говорят, повернул вчерашнее собрание в горном техникуме — все агнцами оказались?

— Агнцы не агнцы, но и исключать их не за что, — ровно сказал Андрей Макарычев. — Я пришел, товарищ Куропавин…

— Раз пришел, садись, товарищ Макарычев.

Сев на стул, подумал, что сейчас секретарь горкома отчитает за вчерашнее, но тот молчал, по-прежнему курил и вроде бы забыл, что не один: держа папиросу в левом уголке губ, скривился от дыма, что-то рылся в стопке бумаг на столе. Андрей продолжал начатую фразу:

— Пришел, чтоб сказать: сегодня провожаю семью Игошева. Лидия Анисимовна из Тобольска, решила туда уехать. Чтоб вы знали, как хотите и рассматривайте мой поступок…

— Что ж, дело человеческое.

— И вот заявление, — Андрей вытащил из кармана гимнастерки сложенный лист бумаги. — Об Игошеве. Как коммунист отвечаю за каждое слово заявления: никакой он не враг.

— Что ж, дам ход, — взяв заявление, сказал Куропавин. — И все же на Урал решили?

— Подумаю еще. Несколько дней поживу у отца.

— Вот от сына Павла письмо. — Куропавин придавил пальцем отложенные на столе листки. — О вас пишет… — Встревоженный летучий огонек метнулся в его глазах, но загас — Так какие все же планы?

— Хочу в Алма-Ату съездить: с Игошевым — напраслина…

Промолчал Куропавин, будто не расслышал фразы Андрея Макарычева, затягивался дымом, протяжно, словно в раздумчивой сосредоточенности.

— А предложение остается в силе: директором техникума или инструктором в горком.

— До свидания, — кивнул Макарычев.

— До свидания.

3

Теперь Андрей и вовсе не смог бы ответить, откуда все же взялось это тревожное чувство, которое, пока он сидел на нарах, покрытых лапником, усилилось, бередило наплывами, и он поначалу даже подумал — оно обострилось вот из-за этих обложивших воспоминаний. Разволновался, поежился от клейкой волглости на спине. И последней, скользнувшей о том прошлом мыслью было: Дедов тогда вскоре «выкинул фортель» — ушел в военно-политическое училище; вспух слушок, будто решился он на такой шаг не сам — Куропавин «помог»…