Белые воды

На пятом, тоже обрушившемся горизонте было полное запустение, будто обвал произошел не две недели, а год назад: ни одной живой души, бухали шаги, голоса резонировали, пресекались, — в конце концов и редкие переговоры в группке смолкли.

Когда вернулись на хозяйственную площадку горизонта, к подъемной клети, Куропавин сказал Косачеву:

— Завтра, Петр Кузьмич, соберем людей — будем думать, что делать. Выступите? Посоветуете, как скорее выправить дело, избавиться от растерянности… Идет?

Не с ходу ответил бригадир — пауза оказалась затяжной:

— Подумать надо, товарищ секретарь… Советы давать — не враз, не руками-от развести.

В сутках не бог весть как много времени. Однако Куропавин, оставшись перед самым совещанием один в кабинете, по давней привычке подводя итог дню, — что успел, какой получается «баланс», — удивился: оказывается, успел встретиться с десятками разных людей — рабочими, инженерами, секретарями низовых партийных организаций. Пытался выяснить главное: почему произошел обвал — есть ли в этом злой, вредительский умысел? Он должен, обязан был понять, как и почему такое произошло, ибо от ответа на эти «как и почему», мучившие его, зависело и все его поведение, его дальнейшие поступки. Но он отдавал себе отчет и в том, что предельно точного ответа не получат, если вся история на руднике представляется запутанной и рабочим, и самим руководителям, — вон Буханов, тот лишь разводит руками. Ему же, Куропавину, необходимо было уловить ту ниточку, по которой осторожно и аккуратно можно добраться до главного: простая ли халатность или вражеская акция привели к лиху на Соколинском? И хотя сознавал, что без вины виноватых тут не может быть, что само собою, беспричинно ничто не происходит, не возникает, — закономерность диалектики, однако вина вине рознь и, значит, степени ответственности разные…

Простая ли халатность? Вражеская ли акция? И верны ли, выходит, применяемые «московской группой» меры? Мучительные эти вопросы возникали перед ним, подобно лабиринту, в котором бесчисленное множество запутанных и ложных путей и есть только один — сокрытый и верный.

Куропавин все же почему-то увереннее думал, что не было в обвале на Соколинском злого умысла, — была оплошность, халатность. «Вебер — главный инженер… Черт его знает — враг или нет, поди разберись! За границей был, может, и впрямь — завербованный? Дело органов — разберутся. А вот другие…»

Днем, когда Куропавин возвращался с рудника в горком после осмотра заваленных горизонтов, проезжали и по Нагорной улице, шофер многозначительно кивнул на дом, отодвинутый в глубину, скрытый палисадником:

— Новосельцев… Тут горотдел НКВД.

— Ну-ка подверни! Зайду, — сказал Куропавин, решив с ходу навестить «московскую группу», познакомиться, расспросить, — возможно, прольется новый свет.

У главы группы Зорина на гимнастерке привинчен орден Красного Знамени, в петлицах на темно-синем поле по три шпалы; встретил Куропавина прохладно, говорил немногословно, уклончиво. Когда Куропавин сказал о своем предположении: все же кажется, что нет злого умысла, есть оплошность, халатность, в чем повинны руководители, тот, чуть повернув хорошо остриженную голову, сдержанно ответил:

— Ну, это только кажется…

Разговор явно не клеился, вести его дальше смысла не имело, и Куропавин, так и не присев, надев шапку, которую держал в руке, попросил не отправлять из Свинцовогорска оставшихся подследственных.

— Выполнить такую просьбу не можем. Но если вы имеете в виду два-три дня, — то подследственные еще могут пробыть здесь. А что дальше — не ручаюсь.

Он усмехнулся, в голосе почудилась протяжка, и Куропавин понял, что его собеседник хотел подчеркнуть и свою особую, независимую роль, и свою осведомленность. Ему, дескать, известно нечто большее, чего он не может не только открыть ему, Куропавину, пусть он и секретарь горкома, — не может даже намекнуть.

Высказав просьбу не отправлять подследственных, Куропавин еще сам не знал, зачем и почему просил об этом, он думал лишь о том, что нужно выиграть время, — это уже немало, глядишь, прояснится, выявится что-то, удастся ближе подступиться к правде. Тогда и пришло ему решение — послать телеграмму в Москву, в ЦК, — пусть приостановят работу группы, пока не разберется он сам.

Телеграмму составили вместе с Портновым, который так и не ушел спать, наотрез отказался: «На то ночь будет».

Позвонил Новосельцеву, сказал, что возникла нужда повидаться.

— Так что жду! — заключил Куропавин короткий разговор.

Приглашая Новосельцева, он рассчитывал поближе познакомиться с ним, попробовать выяснить, есть ли хоть какие-то основания для крутых обвинений, и, может быть, через него повлиять на «московскую группу»: тщательней, не скоропалительно вести расследование, не делать поспешных выводов. Конечно, по службе Новосельцев не подчинен горкому — у него свои полномочия, но по партийной линии, как ни крути, спросить можно…