Белый, красный, черный, серый

Мне это не понравилось. Я-то считала своим духовником отца-настоятеля Андрея, а тут вдруг на тебе. Но перечить не стала. Наоборот – раз он так смягчился, осмелилась подступиться к нему поближе.

– А как это – быть художником? – спрашиваю.

– А зачем тебе знать? Ты рисуй давай, рисуй, не болтай языком-то.

– Рисую, батюшка. Переводить – дело нетрудное, – говорю.

Молчим какое-то время. Шуршим карандашами. Вдруг он вспыхивает:

– Вот с этого-то все и начинается! «Дело нетрудное»! Вот тебе и художник готовый. Как им быть? Да никак! Всего-то во грехе гордыни жить, не приходя в сознание. А гордыня – мать всех грехов, где она – там и детки.

– Это понятно. Нас так и учили всегда, – говорю. – А все равно непонятно, как это в жизни происходит.

– Известно как. С утра до ночи душа мечтами распаляется: намажешь картинку – ну, гений, думаешь. Завтра глядь: говно говном – и в уныние впадешь. А у Петрова-то, сукиного сына, лучше. Зато у Сидорова хуже. Вот так и качаешься: то зависть, то превосходство сердце отравляют. И жадность: все тебе мало, мало, хоть превзойди Петрова – так сразу появится Иванов какой-нибудь, а то бывает и хуже: так ослепнешь от жадности, что никакие петровы-ивановы уже тебе не ровня, только – классики! Только к ним в переплет! К небожителям! И чем голоднее гордыня, тем выше возносишься в мечтах прельстивых – и тем больнее сверзаешься. И тут такое тебе отчаяние, что иные в петлю лезут. Казалось бы: ну чего тебе? Рисуешь и рисуй, мастерства набирай да радуйся. Нет, мастерства мало! Надо чего-то такого, эдакого… – он покрутил в воздухе пальцами. – Чего нет ни у кого. Чтоб ахнули все. За это и душу бессмертную загубить готовы. Ну чисто дети злоглупые. Вот подай мне, Боженька, чего-то такого эдакого, чего нет ни у кого, а иначе повешусь, накажу тебя – бесценный Твой дар жизни отвергну, поплачешь тогда обо мне… А чего эдакого-то? Сами не знают. Знают только, что отличаться надо, какое-то «новое слово» сказать – вот и вся суть этого твоего искусства. Отличайся! Вроде глупость – а такое тут поле для мерзости открывается, что чертям в аду тошно.

– Какое поле, батюшка?

– Вот все тебе расскажи.

– Ну, сами же сказали, что я наивна и потому опасности не вижу. А как мне ее увидеть? Все, о чем вы говорите, – это ведь и в обычной жизни есть. Все время мало и хочется еще. Разве так не у всех? Почему же только художников запретили?

– И правильно запретили! Я еще до государева запрета сам в себе художника запретил, понял: небогоугодное это дело, в семинарию учиться пошел. Художник – аки жаба гнусная: раздувается от мнимого величия, сидя в грязи. Тебе не понять. А примеры приводить не буду. Там и молвить стыдно, что бывает, на что идут творцы записные, лишь бы отличаться. Не хватало развращать тебя такими речами. Просто знай: грех это. И все.

– А среди иконописцев не так все? Разве зависти и гордыни не бывает?

– Бывает. Но здесь тебя молитва держит, смирение. Здесь нет этой идеи – отличаться от других изуграфов и славу стяжать какими-то новшествами. А тем более – любым путем выделиться, Господи прости. Здесь не надо никакого «нового слова» ни бормотать, ни выкрикивать, как юродивые делают или торговцы на ярмарке. Умение только надо тихое, и все. Скромность ремесленника во славу Господа, а не какое-то там «творчество» в свою славу. Какая тебя слава, плесень ты подзалупная? Ты своими желаниями не владеешь – а туда же, возомнил себя Творцом. И якобы у тебя тут с Ним состязания на равных.

– А если творчество не в свою славу, а во славу Господа? Может такое быть?

– Обман! Обман и лицемерие хитроглупое! Каждый, кто употребляет слово «творчество» к своим поделкам и приплетает к сему имя Господа – во сто крат хуже обманывается, чем просто тщеславный. Тщеславный дурак хотя бы не притворяется чем-то другим, кроме себя самого, а этот «творец во славу Господа» делает вид, что ему поручено нечто свыше, что уж такой он весь особенный, чуть ли не спецархангел на задании. Словом, ему все позволено – раз во имя Господа. Он же типа не сам от себя «творит», а по Высшему поручению! Задание такое, итить-колотить!

– Ага. Ну, то есть, творить во славу Господа нельзя, а ремесленничать можно?

– Ну-у… Да.

– А почему?

Отец Григорый зарычал.

– Вот же башка пустая! Кому я все это рассказывал? Стенам каменным?

– Простите, отче. Я просто не понимаю. Если Бог создал нас по образу и подобию своему – значит, это же не просто ноги-руки-голова, но и то, что внутри, в сердце и в уме… Разве не он наделил нас желанием творить и стремлением к чему-то эдакому, непонятному, неизвестному, новому, отличному от всего, что рядом есть?

– По образу! По образу он нас сотворил. И не «нас» – а только Адама, мужеский пол. Или ты думаешь, что Господь Бог наш Вседержитель, Отец Небесный, Дух святой и Сын Иисус Христос Спаситель выглядел как баба? О каком образе «нашем» ты толкуешь? До чего же глупы современные девицы… Впрочем, и всегда так было. Нет в бабе никакого понимания. А туда же – о подобии толкует! Запомни, чадо. Нет в человеке, даже и в мужчине, никакого подобия Творцу Бесподобному.