Белый, красный, черный, серый

– Тогда какого черта вы мне звоните, дорогой мой? – раздраженно сказал Леднев и тут же опомнился. – Простите, ради бога. Плохой день. Вы что-нибудь выяснили?

– Я изучил все материалы дела, прочитал нейрограмму. И вот что я думаю. Эти ее видения…

– Воспоминания о будущем?

– Да. Я, кажется, знаю, как их объяснить.

– Сделайте милость.

– Ну, кхм… Я пришел к выводу, что это, так скажем, складки ретроспективной памяти. Смотрите. Мы вводим РЕВ, да? Под его воздействием испытуемый заново проживает прошлое, как настоящее. Поступательно, момент за моментом. И, как в жизни, в каждый текущий момент он сохраняет неведение о последующем моменте. Так должен работать препарат. Но работает не совсем так. Время от времени линейность воспоминаний нарушается – я заметил, что это происходит в моменты проживаемой заново крайней усталости или стресса – и тогда ретроспективная память о последующих событиях может выступать вперед… или назад? – словом, когда пациент находится в какой-то точке хронотопа, которую воспринимает как текущее настоящее, и в эту симуляцию настоящего вторгается более позднее воспоминание…

– Испытуемому кажется, что он прозревает будущее, – закончил Леднев. – Да, именно это я и ожидал услышать.

– Однако, – сказал Рыбкин, – такое объяснение не применимо к тем случаям, когда она прозревает что-то, о чем априори не может помнить и знать. Например, ее видения умной бури – железные тучи и огненный дождь.

– Чепуха, – сказал Леднев. – Мало ли какие тучи ей привиделись. Совпадение.

– А Хаканарх? Она явственно видела слово Хаканарх!

– Некоторые вещи и слова просачиваются в зону светляков, вы же знаете. Особенно маргинальные.

– А ее видения про мужа-калеку?

– Мы всерьез будем обсуждать все девичьи фантазии?

– А если это не фантазия, если это сбудется?

– Вот тогда и поговорим. Послушайте, друг мой, – нетерпеливо поерзал Леднев. – К чему вы клоните? Все ваши доводы – скорее не за, а против РЕВ-препарата. Они меня лишний раз убеждают, что он неэффективен и не отвечает заявленным требованиям.

– Погодите, погодите, Дмитрий Антонович. Вы ведь сами знаете – недостаточно экспериментальных данных, мы имеем всего лишь один случай…

Леднев махнул рукой:

– А, бросьте! И одного достаточно. Мы им что обещали? Универсальный препарат, воздействующий на любого человека. Препарат абсолютной правды, идеальной памяти, без ловов и уж тем более – без ложных воспоминаний о будущем.

– Вот! – Рыбкин вытаращил глаза. – Идеальная память! Вот об этом я и хотел… Вот почему я звоню! Послушайте! Только не смейтесь… А что если вы действительно создали препарат идеальной памяти? Совершенной памяти?

– Не понимаю, – пробормотал Леднев.

– Смотрите. Мы привычно думаем, что память – это только о прошлом. В силу нашего линейного восприятия времени. Когда вы создавали препарат…

– Мы! Мы создавали препарат, дорогой мой. Вся лаборатория. Не обижайте меня этим «вы». Я никогда не приписывал себе результатов коллективного труда.

– Но если бы не ваш гений…

– Бросьте, бросьте. Ближе к делу.

– Хорошо. Когда… мы создавали препарат на основе вашей идеи о точке универсума…

– Это не моя идея. Это старая как мир идея, и вообще какая-то квазирелигиозная чушь, я, видимо, ляпнул что-то такое для смеха в отвлеченной беседе, а вы…

– Умоляю! Дмитрий Атонович! Нет времени! Позвольте мне договорить, пока не разорвало связь! А иначе… разорвет меня!

Леднев выставил вперед ладонь:

– Я уже все понял, не трудитесь. Вы хотите сказать, что мы случайно, работая над идеальной памятью о прошлом, попали в точку универсума – идеальную память обо всем времени.

– Да! – воскликнул Рыбкин, триумфально воздев руки.

Леднев грустно покачал головой.

– Увы, мой друг. Это глупо. Это крайний детерменизм – считать, что будущее можно увидеть не как прогноз, а как свершившийся факт. Это означало бы, что все предопределено заранее. Что будущего, по сути, нет. Иначе мы бы имели дело не с «воспоминанием о будущем», как у испытуемой девицы… А с бесконечно разветвленной сетью вариантов воспоминаний. Мы бы имели дело с хаосом потенциальностей. Таким множеством различных версий жизни, что…

Рыбкин каждое его слово подтверждал восторженным кивком:

– Может, так оно и есть? Просто мы не видим? Потому что… Потому что находимся внутри одной из версий?

Леднев пожал плечами:

– Ну, теоретически. Допустим. И что? Послушайте, друг мой. Я не силен в этих всех теориях струн, квантовой механике и прочих тропинках Борхеса, мы тут можем блуждать до бесконечности…

Он не договорил: воздушный дисплей схлопнулся. Связь выключилась.

«Хотя… – вслед прерванному разговору подумал Дмитрий Антонович. – Пожалуй, что-то и правда в этом есть. Откуда нам знать, как оно все на самом деле? Может, действительно, версий – бесконечное множество, а мы не видим, замкнутые в одной из них? Может, бог многорук, как Шива, только рук у него не восемь, а бесконечное множество (впрочем, если восьмерка символ бесконечности – все сходится, как забавно) – и каждая рука одновременно пишет свою законченную версию мира, и в каждой версии – другая версия нас»…