Белый морок. Голубой берег

— Постарайтесь пока избегать с ним встречи. Конечно, это не исключает контактов с советскими партизанами вообще. Было бы особенно желательно проникнуть в тайну формирования и обеспечения оружием и всяческим снаряжением их отрядов, связей с Кремлем и с местным населением. Но в тесные контакты вступать с ними не стоит, чтобы не поставить под угрозу всю операцию.

— Это мы быстро все разузнаем, — уверенно сказал Тарханов. — Зашлем нескольких своих людей в их отряд…

— Если возникнет такая необходимость, я направлю соответственное указание по радио. А пока выполняйте то, что вам поручено. И не вздумайте своевольничать!

— А что, если на наш след нападет карательная экспедиция?

— Немедленно дайте знать об этом мне. Вступать же в переговоры или тем паче в бой с карателями категорически запрещаю! Немецкая кровь не должна пролиться ни при каких обстоятельствах… Еще будут вопросы?

Двое «товарищей» не решились разжать губы, хотя много для них оставалось неясным. И Рехер не стал их поощрять к дальнейшей беседе. Молча вынул из стола блокнот в блестящей коричневой обложке, черкнул что-то в нем, вырвал листок и велел секретарю запечатать его. А через минуту подал конверт Севрюку:

— Поезжайте по указанному адресу и вручите это начальнику спецбазы Петерсу. У него получите груженные воинским снаряжением подводы и вместе с радистами, никуда не заезжая, направляйтесь к пункту формирования «Кобры» в Святошине. Там ждите всю группу. А вы, — обратился он к Тарханову, — забирайте своих людей и следуйте к четвертому блоку в Святошине. Там экипируетесь, а с наступлением темноты на подводах отправитесь в рейд.

Рехер снова прощупал подчиненных суровым пытливым взглядом, затем вышел из-за стола, крепко пожал каждому руку и приглушенно произнес:

— Ну, как говорится, с богом!..

XIII

…Опять партизаны напомнили о себе. Да такой операцией, что ее грозное эхо быстро докатилось даже до самых высоких берлинских апартаментов.

Одним из первых узнал о ней Рехер. В воскресенье, еще до восхода солнца, его разбудил неизменный слуга и сообщил: прибыл Эрлингер и настойчиво требует аудиенции. Кому-нибудь другому Рехер не простил бы подобного нахальства, но оберштурмбаннфюрера, который в последнее время по нескольку раз в сутки докладывал о каждом шаге, о каждом слове доктора Ламмерса, принял незамедлительно.

Не поздоровавшись, не сняв фуражки, Эрлингер плюхнулся в кресло, раскинул руки, опустил голову, весь обмяк. Склонность Эрлингера к панике была Рехеру знакома, он уже привык к тому, что при малейших трудностях у этого «героя» стекленели глаза, а лицо становилось смертельно бледным, однако сейчас Рехера невольно поразило, как осунулся оберштурмбаннфюрер с позавчерашнего вечера.

«Что с ним? Не случилось ли чего с Ламмерсом или с Кохом?.. — промелькнула мысль, но Рехер сразу же отогнал ее: — К сожалению, в Киеве сейчас некому отправить Коха на тот свет… Видимо, Гальтерманн сумел-таки с помощью высокого начальства насыпать соли на хвост своему заместителю, вот он и примчался среди ночи просить защиты».

Но Эрлингер ничего не просил. Лежал в кресле с плотно сомкнутыми веками, и если бы на его тонкой шее не дергался кадык, можно было бы подумать, что он спит.

— Слушаю вас, оберштурмбаннфюрер! — надоело наконец Рехеру созерцать раскисшего эсэсовца.

Эрлингер провел ладонью по лицу и сокрушенно покачал головой:

— Опять неприятности, герр рейхсамтслейтер, страшные неприятности. Просто не знаю, за какие грехи сыплются они на мою бедную голову.

— В чем дело?

— Поступило сообщение… только что неизвестные преступники вывели из строя Фастовскую и Тетеревскую железнодорожные ветки, взорвав на них несколько мостов и переездов. Это значит, что Киев фактически отрезан от рейха. И, наверное, надолго.

Но эта новость не была для Рехера столь уж неожиданной. После разгрома «Кобры» и уничтожения нескольких сотен кадровых офицеров в Пуще-Водице от этих «неизвестных преступников» можно было ждать чего угодно. Его только поразил небывалый размах, дальновидность замысла и тактическая осмысленность ночной диверсии. Это уже не случайный укус из-за угла, характерный для прежних партизанских действий, а точно рассчитанный и хорошо обдуманный удар в самое чувствительное место. Даже человеку, малосведущему в военных делах, было ясно: тут действовала весьма опытная рука. И Рехер догадывался, чья именно. Но со своими предположениями и выводами он не спешил.

— Жертвы с нашей стороны есть? — спросил, чтобы не молчать.

— О, этого хватает! Точные сведения, правда, еще не поступили, но без жертв конечно же там не обошлось. Два эшелона с живой силой и стратегическими грузами пущены под откос. Они спешили к Волге.

— Вон как!

— Да с эшелонами еще куда ни шло — не они первые, не они и последние летят под откос! Самое ужасное то, что теперь весь южный — основной! — участок нашего фронта на добрую неделю останется без снабжения! И это в дни, когда разгорается, может, самая значительная битва всей Восточной кампании. Вы представляете, какой будет реакция главной ставки фюрера на это событие?..