Белый морок. Голубой берег

…В лес партизаны возвращались на рассвете. С победой и богатыми трофеями. На месте боя подобрали две телеги отличного оружия, из кладовых фашистских прихвостней изъяли четыре воза муки, картошки, сала, сушеных фруктов. Вдобавок к этому Чудин прихватил из полицейской конюшни десяток откормленных лошадей под седлами… Однако возвращались партизаны без обычного в таких случаях подъема. Хмурые, молчаливые, в глубокой задумчивости, покачивались они на возах, пряча друг от друга глаза. Гибель боевых товарищей, встреча с одарчуковцами камнем легли на их сердца. Далеко на горизонте новый день весело развертывал нежно-голубые шелка по чистому небу, а они, потупив глаза, молчали. От самого села и до леса никто, кроме ездовых, не раскрыл рта. Только когда обоз втянулся в узкую просеку между высокими соснами, стряхивающими со своих зеленых ресниц звонкие капли росы, неожиданно раздалось злорадное:

— Что, добился своего? Героем хотел стать? На вымощенной костями брата дороге в рай захотел въехать? Нет, теперь тебе одна дорога — на виселицу! — это шипел в ярости каратель, сидевший спиной к спине с Ефремом.

— Напрасно радуешься, тебе ее тоже не миновать! — огрызнулся Одарчук.

— Для меня это не новость. От таких, как ты, смешно было бы ждать иного. Но знай: умирать я буду легко, с сознанием своей правоты. Для людей, защищающих идею, никогда не считалось позором принять смерть от врага. А вот быть повешенным на суку своими… Или, думаешь, они учтут твои былые заслуги?..

Партизаны ждали, что ответит Ефрем. И это нездоровое, отравленное сомнениями внимание бывших товарищей совсем подкосило еще недавно бесстрашного и решительного рубаку. Он до боли стискивал пальцы рук, кусал губы и молчал. Как, ну как он может доказать, что его совесть чиста и не запятнана злыми умыслами, что случай с Кнышем и Чупирой — следствие стечения трагических обстоятельств? Сумеют ли понять все это его товарищи, захотят ли понять?..

— Слушай, ты! Закрой пасть! Иначе… — вдруг Ефрем с каменными кулаками стал медленно поворачиваться к Иннокентию.

— Ага, боишься, чтобы я не проговорился, как ты меня выпустил на волю через окно в Миколаевщине?

— Ложь! Подлая ложь!

— Хороша ложь! А как бы я без твоей помощи смог оттуда выскользнуть? Ты ведь сам открыл мне окно…

— О боже! — простонал Ефрем. Закрыл лицо и стал клониться, клониться, пока не уперся ладонями в колени. Он еще мог бы снести позор с обезоруживанием, мог сдержаться, чтобы не дать сдачи безусым парням из охраны, но стерпеть коварную издевку врага перед лицом партизан было свыше его сил.

— Да заткните глотку этому гаду! — не выдержал и Кирилл Колодяжный. Он ехал на вороной кобыле рядом с бричкой, на которой совершали свой последний путь Петро Косица и Иван Чупира. — Василь! Наведи наконец порядок!

Но Заграва только махнул рукой. Тогда Кирилл без долгих раздумий ударил кобылицу под бока. От неожиданности та вздыбилась, захрипела и ветром помчалась по просеке.

— Ты куда?

Кирилл даже не оглянулся. Припав к гриве лошади, мчал и мчал по просеке. Только за болотистым овражком, где была стоянка отряда, осадил кобылу. Увидел Артема, который, заглядывая в маленькое зеркальце, прислоненное к шершавому стволу сосны, готовился бриться, и к нему.

— Ну, что там? — спросил живо Артем.

— Можно сказать, порядок. Карательный отряд в Забуянье разбили…

— Потери?

Кирилл опустил голову и глухо вымолвил:

— Двое, если не считать Ребра…

— Погоди, погоди! А Ребро тут при чем?

— А при том, что бой с карателями затеяли… Знаешь, кто те загадочные похитители немецких офицеров? Никакие они не посланцы Большой земли, а хлопцы Одарчука. — И через пятое на десятое Кирилл поведал о ночной операции, о встрече с Одарчуком, захватившим в плен командира карательного батальона. — А теперь этот гад мучит Ефрема, издевается над ним. А миколаевщане только хихоньки да хахоньки. По приказу Загравы они обезоружили Одарчука и Омельченко и везут сюда под конвоем в одной бричке с карателем… Это безобразие, командир! Я требую твоего вмешательства… Ефрем доказал, что он честный человек. Если в чем и провинился, то это разберет партийный суд. А чтоб те молокососы зубы над ним скалили… Я протестую, чтобы с Ефремом обращались как с бандитом!

— Да никто его бандитом не считает, — успокаивал Артем Колодяжного.

— А Заграва? Думаешь, я ничего не понимаю…

— Судьбы здесь вершит не один Заграва. Если Ефрем действительно все это время охотился за своим братцем… Можешь не сомневаться, коммунисты по справедливости разберутся в этой истории. А сейчас иди умойся, ты весь в крови.

Пока Кирилл перевязывал рану на шее и смывал с одежды засохшую кровь, со сторожевого поста передали: взвод Загравы на подходе. И сразу лес словно ожил, наполнился птичьим звонкоголосьем. Первые солнечные лучи золотыми копьями пронизали чащи, зажгли на листьях тяжелые капли. Все, кто оставался в лагере, собрались около Артема, поджидая победителей.