Белый морок. Голубой берег

Вот из овражка долетел приглушенный гомон, скрип колес. И вдруг торжественную мелодию утра разорвал одинокий взрыв. Грохнул и расплескался тугим эхом, породив в лагере тревогу: что произошло?

Из чащи вырвался всадник — лицо бледное, глаза безумные:

— Одарчук подорвался… Гранатой… Вместе с карателем…

XVII

— Клава вернулась! Из Киева Клава вернулась!.. — радостная весть пришла под вечер со сторожевого поста над Феньковой балкой.

Что тут содеялось! Словно взорвалась, рассыпалась на осколки шершавая, давящая тишина, что повисла над партизанским станом после трагических утренних событий. Сколько недель ждали с затаенной тревогой и надеждой Клаву, сколько раз посылали гонцов в Студеную Криницу, но все тщетно. И у многих стала гаснуть в сердце надежда: из Киева и не таким не удавалось вырваться!.. И вот Ляшенко, возвращаясь со взводом Матвея Довгаля в лагерь из села Мостище, где планировалось взорвать деревянный мост через реку Ирпень, построенный военнопленными, пошел не самым ближним путем, а в обход, через Студеную Криницу.

И какова же была его радость, когда на обочине глухой, заросшей по колено пыреем и буркуном полевой дорожке, неподалеку от Мудракова болота случайно догнал Клаву!

Правда, никто из хлопцев сначала не узнал в этой босой, оборванной, изможденной, с латаной торбой за плечами страннице еще совсем недавно красивую, с гордой осанкой Клаву Лысаковну. Если бы не Варивон, возможно, так и прошли бы, не обратив на нее внимания. Но зоркий глаз Варивона заприметил в сгорбленной женской фигуре что-то знакомое. Он спрыгнул с брички и бросился к прохожей:

— Ты что же нас не признаешь?..

Ну и, конечно, горячие объятия, скупые слезы. И вопросы, вопросы, где да почему так долго пропадала.

— Обо всем этом — потом. А сейчас быстрее к комиссару…

Хлопцы вежливо уступили Клаве место возле Ляшенко и подхлестнули изрядно уже вымотанных лошадей. Весь день не давали им передышки, гнали и гнали безостановочно, пока не прибыли в лагерь.

Там их давно ждали. Однако Загравины хлопцы почему-то не проявили той шумной радости по поводу возвращения товарищей, как обычно бывало в таких случаях. Да и Артем что-то не пришел принять рапорт от прибывших, как практиковалось последние недели, когда группа возвращалась с задания. Ляшенко понял: за время его отсутствия в лагере произошло что-то серьезное. Не говоря никому ни слова, он отправился на розыски командира. И вскоре нашел его на возу в наброшенной на плечи шинели. «Болен!» — мелькнула мысль, когда увидел безвольно повисшие руки Артема, пепельное лицо, набрякшие мукой глаза.

— Ну, с чем вернулся? — нехотя, словно по принуждению, спросил Артем, не повернув даже головы.

— Да, собственно, ни с чем. Ошиблись мы с тобой в своих расчетах: мост через Ирпень сооружен немцами не в стратегических целях. Узкоколейка Пуща-Водица — Буча, которая по нему проходит, проложена, чтобы обеспечить город на зиму торфом. Я подумал, подумал и решил отменить операцию. Фашисты обеспечат себя топливом в любом случае, а вот киевляне… Возможно, врагу только на руку такая операция. Тогда они уже с полным основанием оставят наших людей на зиму без топлива… А что у вас? Почему ты как осенняя ночь?

Артем вздохнул, опустил голову:

— Одарчука сегодня схоронили… Вместе с Косицей и Чупирой…

— Как так?!

— Да вот так, — и стал рассказывать о событиях минувшей ночи.

Чем дольше Артем говорил, тем мрачнее, суровее становилось кроткое, открытое лицо Данила, а между бровями обозначились и медленно углублялись две скорбные складочки. Артем не ждал ни оправдания себе, ни утешения, он совершенно искренне сознавал свою тяжелую, хоть и неумышленную вину и готов был снести и осуждение и презрение. Ему хотелось, чтобы Данило упрекнул его, даже выругал за предубежденность и подозрительность, которые в конечном счете привели Ефрема к самоубийству. Но Данило молчал. Хмурил брови, гонял по лицу желваки и молчал…

— Скажи хоть что-нибудь, — потерял наконец терпение Артем.

— Теперь поздно говорить. Что случилось, того не изменишь. Скажу одно: не раскисай! На твоих плечах отряд, и ты должен заботиться прежде всего о нем. Вон Клава из Киева вернулась, она заслужила, чтобы ее встретили как подобает.

— Вернулась… Как там в Киеве? Что с Петровичем?

— Она сама расскажет. — И, сутулясь, Данило направился к своим недавним спутникам.

Артем пошагал за ним следом. Но у подвод Клавы не оказалось. Хлопцы сказали, что пошла умываться. Точнее, умываться ее утащил Заграва, чтобы вырвать из рук изголодавшейся по новостям толпы. А изголодались люди крепко. И как только довгалевцы появились на территории лагеря, к Клаве со всех сторон повалили партизаны с расспросами:

— Что нового в Киеве? Почему не прибыл с тобой Петрович? Как поступили фашисты с семьями подпольщиков, которые ушли в леса?..