Белый морок. Голубой берег

— Что ж, дорога как дорога. И в Киев и из Киева пробраться можно. Правда, все въезды и выезды в городе охраняются патрулями, но если действовать с головой, их можно обойти. У меня только один раз спросили документы. На святошинском посту. А когда возвращалась, никто даже и фамилией не поинтересовался. Недавно оккупационные власти по новому мосту через Ирпень товарняк пустили, так все, кто хочет, выбираются той узкоколейкой за город. Только надо дать десяток яиц или пол-литра самогона железнодорожной страже. Я тоже за такую взятку благополучно прошла все посты. Ехала и думала: что, если в Буче был бы у нас надежный человек… Связь с Киевом необходима, а гонять всякий раз гонцов туда-сюда… Словом, я считаю, что непременно нужно воспользоваться этой узкоколейкой. Подготовить в Буче явочную квартиру, а в паровозный парк устроить на работу нашего Варивона или кого-нибудь другого. Вот и получим надежного связного.

Артем со страхом поглядел на Ляшенко: а что, если бы Данило не проявил в свое время мудрость и взорвал мост? Ляшенко же только слегка усмехнулся. Вытащил из нагрудного кармана небольшой блокнотик в клеенчатом переплете и огрызком карандаша записал:

«Узкоколейка Киев — Буча. Возможный канал связи. Подобрать курьера и надежную явочную квартиру».

— Ну, а в городе как?

— В городе дела совсем плохи, — сразу помрачнела Клава. — Фашисты каждый день расстреливают сотни человек, тысячи вывозят на каторгу в Германию. Днем на улице, кроме нищих и калек, мало кого и встретишь. Зимой было нелегко, а сейчас во сто крат тяжелее. Прежде хоть какая-то надежда в народе жила, что с наступлением тепла кончатся черные дни неволи, а сейчас… Сейчас всюду только и разговоров, что о тяжких неудачах наших войск и на Керченском полуострове, и под Харьковом, и в Севастополе. Сердце не камень… Не вам говорить, каким грузом, какой тяжестью легла на души киевлян весть о поражении Красной Армии под Харьковом. Фашисты же подняли такой гвалт… А тут еще недавно слухи пошли, что немцы начали новое крупное наступление в сторону Дона. Попробуй в таких условиях удержать в сердце хоть хрупкую надежду…

Опять Ляшенко нагнулся над своим блокнотиком, рассыпая по белому полю бисер букв:

«Проблема агитации и пропаганды. Любой ценой достать радиоприемник, бумагу, организовать типографию. Население должно получать листовки со сводками Совинформбюро».

— А подпольщики? Почему горком не разоблачает нацистскую пропаганду?.. — неспокойно заерзал Василь.

Клава печально опустила голову. Потом вынула из своей походной сумки газету и молча протянула ее командиру. Все впились глазами в газету «Новое украинское слово». Через всю первую страницу шапка-заглавие: «Операции преследования продолжаются». И, видимо, для пущей убедительности в центре полосы была напечатана карта Донского края, перерезанная извилистой линией фронта. Вести с разных театров военных действий, сообщения главной ставки фюрера, призыв обменивать советские деньги на дензнаки, только что выпущенные центральным эмиссионным банком в Ровно… И вдруг внимание всех привлекло объявление в нижнем левом углу:

«Комиссар полиции безопасности и СД Киевского генерального округа сообщает…»

А может, это ошибка? Прочли раз, потом другой, третий… Четко и ясно там было написано:

«…Федор Ревуцкий, Владимир Кудряшов, Сергей Пащенко и Георгий Левицкий, проживающие в Киеве, сегодня расстреляны…»

…Догорал день за лесом, уже ночь серыми тенями сновала между кустов, а шестеро горбились над развернутой газетой, не в силах отвести от нее глаз. Значит, в Киеве случилось то, о чем они уже давно догадывались, но боялись поверить.

— А другие? Что с другими членами горкома? — нарушил могильную тишину голос Артема.

— Ничего утешительного сказать не могу.

— Говори все как есть. Мы должны наконец знать правду!

Клава пожала плечами: она ведь щадила их, не хотела так сразу ошеломлять вестями о кровавых киевских разгромах.