Остановились перед домом на вершине холма. На тротуаре были выставлены ненужные вещи. Я выпрыгнула, взяла детский бортик, высокий стул с подушками в пятнах от пищи, манеж и детское сиденье-качалку. Взгляд Ивон потемнел, щеки посерели, губы плотно сжались. Она схватила стул и излишне энергично швырнула его в машину.
Когда мы снова тронулись, она съежилась на сиденье и дрожащими руками принялась листать «Севентин». Потом закрыла журнал и уставилась на девушку на обложке, которая никогда не залетала, не попадала в приемные семьи и не страдала зубной болью. Погладила волнистую от влаги обложку. Так касаются статуи святого. Я понимала, что Ивон хочет чувствовать то же, что эта девушка, быть красивой, желанной, уверенной в себе.
— Как думаешь, мне пойдет осветлиться? — Ивон подняла журнал рядом с лицом.
Перед глазами вновь встало лицо Клэр на берегу Маккензи. Она умоляла отпустить рыбу. Самое малое, что я могу сделать! А удача все равно зависит от моих собственных усилий. Я высунулась в окно и открыла на ветру пластиковый шар.
Без четверти восемь остановились перед Маршалл-Хай. Моя восьмая школа за пять лет. Фасад главного здания был отделан замысловатой плиткой, а по сторонам стояли вагончики. Ивон смущенно уткнулась в журнал, чтобы ее не увидели. Она бросила школу этой зимой.
— Эй! — окликнула Рина, когда я вылезла из машины. Она наклонилась через Ники и протянула несколько сложенных бумажек. — Деньги правят миром.
Я сунула их в карман, вспоминая Амелию:
— Спасибо.
Ники презрительно усмехнулась, глядя на ребят, сидящих с сигаретами на стене:
— Школа — отстой! Забей, если хочешь. Рине все равно.
Я пожала плечами.
— Мне остался один семестр.
На самом деле я боялась потерять еще и это.
Глава 24
Час ночи. Я сидела на постели с ватой в ушах. Рина с товарищами веселилась внизу в гостиной. Сейчас они выли под старую пластинку «Ху», громкость была вывернута до предела. Вот почему Рине нравится этот район с офисами, булочными и магазинами листового железа: шуметь можно сколько угодно. Я уже поняла, что на Риппл-стрит балом правит рок-н-ролл. Ники пела в трех разных группах, а персональный саундтрек Рины состоял из всех звезд семидесятых, которых она впервые услышала еще на подпольных кассетах в Магнитогорске. Я пыталась вспомнить мелодии Дебюсси, гамелан, Майлса Дэвиса, но басовая партия «Ху» живо выбила их из головы.
Для меня этот рок был как безликий секс у бетонной стены за туалетом в мире мужчин. Дайте мне симфоническую картину Сати, лучи солнца на стоге сена Моне, бразильянку Аструд! Я лягу с Матиссом в комнате с полузакрытыми ставнями на юге Франции. Белые голубки будут мягко шелестеть крыльями и курлыкать. Ненадолго, Анри, пока не ввалился сюда в тяжелых ботинках Пикассо…
Я скучала по красоте. Ночь в Тухунге с избытком звезд, шея Клэр, которая склонилась надо мной, проверяя домашнее задание, мать под водой в голливудском бассейне, мелодия ее слов — все исчезло. Моя жизнь без прикрас. «Одиночество — естественное состояние человека, привыкай».
У противоположной стены кровать Ивон пустовала, около одиннадцати она уехала на вечеринку на другом берегу. Я сидела в постели и рисовала при свете лампы масляной пастелью, догоняя на сиреневой бумаге линию цвета индиго шепчущей серебристой. Темная лодка без весел и паруса на берегу моря в безлунную ночь. В лодке никого. Вспоминались мрачные моря Хубилая и викинги матери, которые отправляли мертвых в море.
Потерла руки, подышала на них. Отопление не работало, Рина все никак его не чинила. Мы не вылезали из свитеров.
— Холодно? — удивлялась она. — В Калифорнии? Шутите!
Они холода не чувствовали, завывая под музыку и прихлебывая «Охотничью», высокооктановое русское пойло, на вкус — водка с гвоздями.
Я оглядела тесную, захламленную, как склад благотворительного магазина, комнату. Представила, что сказала бы мать, увидь она, в кого превратилось ее подающее надежды юное дарование — очередной бэушный предмет в Ринином магазине. Нравится лампа с зеленой подставкой? Назовите цену. А может, масляный портрет круглолицей крестьянки в оранжевом платке? Для вас десять долларов. Букет цветов из бисера? Поговорите с Риной, она уступит за семь пятьдесят! У нас был пушистый восточный ковер, крепкий, чуть покосившийся дубовый стол, пять разнокалиберных стульев по специальной цене, огромный набор салатников с изображением бога Тики и полное собрание энциклопедии «Британника» шестьдесят второго года. Три взъерошенных белых кота, их шерсть и запах. Вдобавок старомодная стереосистема в деревянном шкафу и стопка старых пластинок, выше, чем у Дэвида Боуи туфли на платформе.
А одежда, мама, как тебе наша одежда? Футболки из полиэстера и лавандовые обтягивающие штаны с низкой талией, желтые блузки с огромными молниями. Тряпки кочуют из шкафа в шкаф, пока не надоедят, и мы их не продадим. Ты бы меня не узнала. Мои волосы отрастают, и я все время хожу в больших очках, как у Жаклин Кеннеди.