Белый олеандр

Дорогая Астрид!

Почему не пишешь? Не смей винить меня в самоубийстве Клэр Ричардс! Эта женщина родилась для передозировки. Я сразу тебе сказала. Поверь мне, ей так лучше.

И, между прочим, я пишу из штрафного изолятора, тюрьмы в тюрьме. Вот что осталось от моего мира — камера два с половиной на два с половиной, которую я делю с Лунарией Ироло, столь же безумной, как и ее имя.

Днем каркают вороны, нестройно и ворчливо, — прекрасная имитация обреченных на адские муки. Разумеется, ни одна способная петь птица и близко к нам не подлетает. Мы совершенно одиноки. Лишь дьявольские вороны да отдаленные крики чаек.

Скрип и хлопанье ворот отдается эхом в голых стенах, катится по цементному полу за двери со смотровыми окнами, где мы скорчилась, замышляя убийство и мечтая о мести. Про меня говорят, что я «за решеткой». Даже в душ нас водят в наручниках. И правильно делают.

Мне нравилась мысль о матери за решеткой, в наручниках. Оттуда она не могла причинить мне вред.