Белый шаман

– Впусти меня, я должен быть никем не замеченным…

«Ого! – мысленно воскликнул Журавлёв. – Да ты, брат Кэтчанро, никак входишь в тайный сговор с чёрным шаманом…»

– Спасибо тебе, что обещание выполнил, никому не сказал, что я втираю мерзость в своё тело.

– Почему ты думаешь, что я обещание выполнил?

– У всех людей тундры мозги от удивления выворачиваются, никто не может понять, чем от меня пахнет… Если бы ты хоть слово кому сказал… все сразу поняли бы, что случилось…

А среди чавчыват и в самом деле возникали самые невероятные слухи о странном запахе, исходящем от чёрного шамана. Кто говорил, что он нажрался какого-то особого снадобья из корней и мухоморов, возможно, что даже помёта Ивмэнтуна туда подмешал; кто высказывал предположение, что он и самого Ивмэнтуна сожрал прямо живьём. А старик Кукэну клялся: «Пусть на моей лысине трава болотной кочки вырастет, если Вапыскат, как со своей родной старухой, не обнимался с самой вонючей росомахой. Тут уж, что было, то было, не зря даже волки, кажется, дохнут, как только до них донесётся омерзительный запах чёрного шамана».

– Удивляется тундра моему запаху, – повторил Вапыскат с таким видом, будто приводил доказательства собственной доблести.

– Ну а болячки… проходят?

Вапыскат растопырил пальцы, бережно подул на них, радостно заулыбался:

– Это диво просто, как мерзость твоя помогает. Дай мне ещё, я хочу исцелиться до конца.

– Хорошо, я дам ещё одну банку мази, однако при одном условии…

Вапыскат насторожился.

– Только плохой человек делает добро на каком-то условии…

– О, и ты о добре заговорил! Браво, браво! – по-русски воскликнул Журавлёв, а по-чукотски возразил шаману:

– Ты можешь сказать людям, что твоё исцеление произошло благодаря твоей сверхъестественной шаманской силе.

Вапыскат прикурил от свечи, которой Журавлёв обычно освещал свой полог, и уже тоном необычайной гордыни сказал:

– Так оно и есть! Мерзость твоя отвратительным запахом привлекла моих главных духов, которых я ещё в молодости растерял. Вот кто меня исцелил… Теперь можешь рассказывать про это всем. – Вапыскат поклевал согнутым пальцем по стеклянной банке. – А Рыжебородому передай, что он не победил меня. Он хотел своей мерзостью исцелить моё тело, но душу ослабить. Но я как был чёрным шаманом, так и остался им. Однако заклятия свои я, пожалуй, сниму, пусть теперь не боится, что моя порча его настигнет.

Язвительно улыбаясь, Журавлёв воскликнул по-русски:

– О, как вы великодушны, ваше шаманское преподобие!

Нырнув рукой под чоургын полога, Вапыскат достал тряпичный узелок, бережно развернул его.

– Вот тебе моя старуха гостинец прислала… лепёшку прэрыма.

Журавлёв присвистнул:

– Ну-у-у-у, брат Кэтчанро, тебе уже и подношения делают. Далеко пойдёшь, профессор дерматологии. Впрочем, ты и зубы теперь рвать можешь. Чёрт его знает, может, я и в самом деле медицинское светило в себе погасил.

– Ты что опять меня лечишь заклинаниями? – спросил Вапыскат, и в тоне его явственно прозвучали дружелюбные нотки.

«Ишь ты, как сладенько заговорил, а недавно по палатке из винчестера садил», – подумал Журавлёв и спросил у шамана в упор:

– Ну а стрелять по Красной яранге больше не будешь?

Вапыскат долго мигал, наконец ответил загадочно:

– Бывает, что страх человека накликает в его сторону пулю. Трусливый иногда так вот и уходит в мир предков.

– Видал, каков гусь! – оскорблённо воскликнул Журавлёв. – Он меня пытается уличить в трусости. Нет уж, шаманское твоё преподобие, такого ты от меня не дождёшься!

– Я чувствую… ты по-русски бранишься, потому ухожу, – заявил шаман, завёртывая в освободившуюся от прэрыма тряпицу банку с мазью.

– Катись, катись! – с весёлой злостью напутствовал Журавлёв шамана.

Долго не мог уснуть в ту ночь Журавлёв, зажёг ещё две свечи, принялся за дневник. Нет, он не просто записывал факты, он размышлял, размышлял по поводу фактов. В тот раз он записал: «Мало, конечно, в противочесоточной мази романтики, и, может, куда было бы романтичнее выходить на поединок с шаманом, имея винчестер в руках. И всё-таки я ему вмазал кое-что посущественней, чем пулю винчестера…»

И вот теперь, наслаждаясь простором и чистотой своей комнаты на культбазе, Журавлёв перечитывал дневник, заполнял новые страницы. Комично приосанившись перед зеркалом, он взвесил на ладони засаленную, залитую стеарином толстую тетрадь, сказал с шутливой велеречивостью:

– Это тебе, брат, мысли. Наблюдения и мысли!

В комнату ввалился корреспондент окружной газеты Геннадий Коробов. Он уже больше недели жил у Журавлёва, и молодые люди успели подружиться. Был Коробов высок и нескладен, с кудрявой гривой волос, знал на память уйму стихов, любил пофилософствовать. Стихи он читал с упоением, подвывая, философствовал заумно, клялся, что напишет роман о Чукотке, даже язык чукотский начал для этого изучать. Завидовал Журавлёву:

– Здорово ты настропалился по-чукотски говорить, да и опыт у тебя… целую зиму в кочевье. Мне бы твои наблюдения.

– Они и для меня пригодятся.