Белый шаман

Да, так было. Весело было. Но не всегда весело, случались и горести, и даже беды. Приезжал несколько раз Величко, настаивал на смене председателя артели, но тынупцы никого другого, кроме Пойгина, признавать не желали. Потом и Величко успокоился, убедившись, что Пойгин и грамоте научился, и артель его больше всех в районе морского зверя добывала и, что самое главное, больше всех ловила песцов, лисиц. Оленьи стада в Тынупской артели тоже из года в год увеличивались. Так что Величко оставил в покое Пойгина. Однако горе пришло с другой стороны: наступила такая пора, когда Пойгин окончательно убедился, что немочь невидимой росомахой преследует Кайти.

Как-то прибыл Пойгин с моря на моторной байдаре с богатой добычей и удивился, что его не встречает Кайти.

– Где Кайти? – чувствуя недоброе, спросил Пойгин у жены Мильхэра Кэунэут.

– Она в доме Ятчоля. Лежит на шкуре оленя и встать не может…

– Почему в доме Ятчоля?

– Она очень стыдила Мэмэль за грязь в доме. Потом рассердилась и стала всё там чистить и мыть.

Пойгин подбежал к дому Ятчоля, рванул дверь, едва не споткнулся о ведро с водой у самого порога. На полу валялась мокрая тряпка. Полы в двух комнатах уже оказались выскобленными и вымытыми. В одной из комнат лежала Кайти на оленьей шкуре, а с ней рядом сидела заплаканная Мэмэль. Пойгин упал на колени перед Кайти, всмотрелся в её обескровленное лицо.

– Что с тобой случилось?

Кайти слабо улыбнулась, едва слышно ответила:

– В груди почему-то не хватает дыхания.

– Ты что тут делала?

Кайти закрыла глаза, закашлялась.

– Она изгоняла грязь из моего дома и меня тоже заставила мыть и скоблить. – Мэмэль показала на мокрый подол своего платья.

– Зачем тебе нужно было изгонять грязь из этого дома?

Кайти долго молчала, не зная, что ответить. Потом попросила пить. Пойгин приподнял её голову, помог напиться.

– Вот, теперь… Легче стало дышать. Скоро пройдёт, – стараясь как можно глубже вздохнуть, сказала Кайти. – Обидно мне было… такой хороший дом и весь в грязи…

– Да, да, весь в грязи, – виновато повторила Мэмэль, выжимая мокрый подол. – Ятчоль выбросил столы, говорит, что выбросит и печь, установит полог, как в яранге.

– Запрети ему из дома делать ярангу! – обращаясь к мужу, воскликнула Кайти и даже приподнялась над шкурой. – Если бы у нас был такой дом… в нём всё, как солнце, от чистоты сияло бы…

– Ну почему, почему не вам отдали этот дом? Теперь на него и смотреть противно. Такая вот я грязнуля, – искренне казнила себя Мэмэль. – Если бы здесь жили вы – всё, всё было бы по-другому…

Пойгин горестно покачал головой, поднял жену на руки и удивился тому, что она стала лёгонькой, как ребёнок.

2

Кайти положили в больницу. А назавтра в Тынуп пришла страшная весть, что где-то там, далеко-далеко, ещё дальше того места, где стоит главный город Москва, рвётся с громом вражеское железо и полыхает такой огонь, что даже неба не видно.

Фашистов Пойгин назвал для себя росомахами. А их предводителя Гитлера представлял себе самой матёрой, разжиревшей на человеческой крови, самой вонючей и грязной росомахой. Пойгина ужасали документальные фильмы о войне, которые начали показывать и здесь, на Чукотке. Полыхали пожары, падали убитые, плакали осиротевшие дети… Однажды с экрана донёсся стон смертельно раненной женщины и плач ребёнка, на глазах которого умирала мать. Стон этот и плач потом преследовали Пойгина во сне, и он не мог отделаться от ощущения, что горе переступило порог его собственного очага, а это, в свою очередь, намного обостряло его тревогу за Кайти. Он часто приходил к ней в больницу и не мог скрыть своей подавленности.

Через два месяца Кайти вернулась домой и всё никак не могла насмотреться на маленькую Кэргыну, за которой всё это время присматривала Кэунэут. Пойгин наблюдал за женой и дочерью, а из памяти не уходили та умирающая женщина и обречённый ребёнок.

– Почему у тебя такой странный взгляд? – почти испуганно спросила Кайти. – Мне кажется… тоска съедает твои глаза…

Пойгин долго молчал, потом тихо сказал:

– Странно, это происходит где-то далеко-далеко, а я уже не могу смотреть на восход и заход… Не солнечное зарево, а пожары вижу.

– Такая у тебя душа, – печально сказала Кайти. – Не зря говорят, она у тебя намного обширней, чем надо бы одному человеку…

– Мне кажется, что даже звери чуют беду. Представляю, как вздыбливается их шерсть, и слышу, как глухо рычат они. Звери всегда чувствуют смерть…

И звёзды Пойгину казались глазами самой вселенной, которые порой с ужасом смотрели туда, где вершилось невиданное зло. Очеловечив в своём воображении природу, наделив её чувством великого сострадания к тем, кто был подвергнут насилию росомах, Пойгин тем' самым находил единственно верную меру всей громадности несчастья, и потому каждый выход его в тундру или море – это был уже выход на тропу волнения…

– Завтра я уйду в прибрежную тундру на десять дней, – близко разглядывая лицо Кайти, сказал Пойгин. – Из района пришёл наказ выставить в пять раз больше капканов, чем ставили мы до сих пор. Мы зарядим в десять раз больше капканов. Только вот опять не заболела бы ты…