Белый шаман

– Лежал бы до сих пор, да вот надо было дать наказ, – сдержанно ответил Пойгин, степенно поднося блюдце ко рту.

– Судя по лицам гостей, наказ был серьёзный.

– О-о-очень серьёзный, – нараспев сказал Тильмытиль, – не знаю, от чего больше вспотел, от чаю или от наказа.

Антон повернулся к Кэргыне, убиравшей чайную посуду со стола, спросил шутливо:

– Ну, когда будем рожать?

– Да вот поужинаем, попоём песни – и можно рожать. Не хочу никого отпускать, послала сыновей за жёнами наших гостей. Давно вот так все вместе не собирались.

Антон искренне обрадовался.

– Прекрасно! Придумаем имя сыну или дочери. Опять же скоро конец полярной ночи. Надо настроиться на солнце…

– Тут уже всё за тебя решили, – сказал Чугунов и глянул на часы. – Моя супружница закончила дежурство полчаса назад. Сейчас появится.

Однако первой пришла жена Тильмытиля, Ирина Николаевна, преподавательница математики. Она была очень подвижной и шумной, эта белокурая женщина. Бросив на руки мужа шубу, подбежала к Кэргыне, обняла её.

– Я думала, ты уже родила, потому и зовут в гости. Учти, я буду кумой! – Повернулась к мужу, погрозила кулачком. – Сыновей взбаламутил! Говорят, отец каждому по карабину обещал. А старший уже вооружён с ног до зубов. С карабином спать ложится. Уверяет, что это подарок нашего уважаемого героя…

Гостья не совсем почтительно глянула на Пойгина, видимо, намереваясь сказать что-то не очень-то благодарное о его подарке. Тильмытиль почувствовал это и постарался шуткой отвлечь жену.

– Дочка пулемёта не просит? Правда, она сама пулемёт, тысяча слов в минуту!

У Тильмытиля было три сына и дочь; старший учился уже в десятом классе и действительно в числе «чёртовой дюжины» удостоился подарка Пойгина.

– Выброшу я этот карабин! – воскликнула Ирина Николаевна.

Журавлёв посмотрел на неё со скрытой неприязнью. Он недолюбливал Ирину Николаевну за прямолинейность и высокомерие. Мужа своего она любила и до смешного его ревновала, однако ей не хватало такта, чтобы не подчёркивать мнящегося ей своего превосходства над ним. Стояла за этим душевная скудость и ещё что-то такое, чего не мог простить ей Александр Васильевич и как женщине, и как русскому человеку.

Ирина Николаевна, почувствовав неприязнь во взгляде Журавлёва, немного поутихла. Она и уважала, и побаивалась директора школы, его ироничной утончённости. «Надо бы ему дипломатом где-нибудь в Париже, а он на Чукотке почти весь свой век прожил», – неприязненно размышляла она.

Журавлёв пристрастно наблюдал за отношениями Тильмытиля с супругой: как же, это был один из его любимых учеников, в немалой степени, как он полагал, творение его души и ума. Не один раз Александр Васильевич замечал, как глубоко страдал Тильмытиль, когда Ирина Николаевна теряла чувство меры, ущемляла его самолюбие. Спасало Тильмытиля врождённое чувство достоинства и воспитанность, которой особенно гордился Журавлёв. При том самозабвении, с каким Тильмытиль был привязан к супруге, при её деспотизме и душевной глухоте он мог бы выглядеть просто жалким. Но Тильмытиль жалким не был. Наоборот, он умел подниматься над тем, что могло бы привести к семейным дрязгам, чем и покорял свою супругу и вызывал чувство глубокого уважения у всех, кто наблюдал и понимал их жизнь.

Ирину Николаевну бесила непонятная власть Журавлёва над нею. «Вечно чувствуешь себя школьницей под его взглядом. Не буду я ходить перед ним на цыпочках». Жестикулируя преувеличенно раскованно, почти развязно, Ирина Николаевна полистала журнал мод, бросила его на диван, прошлась по комнате.

– Нет, в самом деле, вы что, с ума посходили? Вооружили детишек карабинами. Да они перестреляют друг друга! – Остановилась перед зеркалом, сердито взбила кудряшки. – Я вот в районо напишу.

– Чем недовольна эта сварливая женщина? – чуть насмешливо спросил Пойгин.

Ирина Николаевна знала немного чукотский язык, поняла вопрос Пойгина. Повернувшись к мужу, она сказала с притворно сладкой улыбкой:

– Пойдём, мой миленький, домой. А то тут тебя ещё угораздит надраться. Наугощаешься…

Нетрудно было заметить, как потемнело лицо Тильмытиля, но он сдержал себя и шутливо спросил:

– Это на каком языке… надраться? Просвети тёмного чукчу…

Ирина Николаевна подошла к мужу, взъерошила его волосы:

– Не такой ты уж у меня и тёмный…

– Ну, ну, понимаю, – продолжал шутить Тильмытиль, – так, слегка темноват местами, как нерпа пятнистая…

Пойгину не нравилась эта женщина, он уже готов был уйти к себе, но пришла жена директора школы, Татьяна Михайловна. Она тоже была учительницей, преподавала английский язык. Хрупкая, с тёмными задумчивыми глазами, она выглядело намного моложе своих лет. Едва приметно кивнув мужчинам, подошла к Кэргыне, вручила ей свёрток.

– Это кое-что для будущего малыша.

Ирина Николаевна почти выхватила из рук Кэргыны свёрток, развернула его на кровати.

– Какая прелесть! Распашоночки да пеленочки. Господи, как всё это знакомо и дорого…