Я до сих пор помню этот отрывок. И до сих пор у меня подкатывает ком к горлу…
Только… это ж безумно красиво!
В рубашке (рубашка, без сомнения, белая)… летающей походкой… лунные снега… тень…
Темная тень на белых снегах. Вокруг девушки (она не идет – летит) – ореол лунного света.
Тут не полуголый, дрожащий, задыхающийся от боли и холода человек, которого гоняют туда-сюда по снегу, а ноги у него красные и воспаленные и пальцы скрючены…Это описание взлета, «переход за черту», в бессмертие. Ввысь!..
Пионерский лагерь, в который я ездила всю свою детскую жизнь, носил имя Зои Космодемьянской. На одной из аллей стоял памятник Зое: белая девушка («босиком, в одной рубашке») с короткой стрижкой, с гордо поднятой головой, пальцы сжаты в кулаки, руки чуть отведены назад. Воплощение мужества и величия.
Иногда я оказывалась у памятника одна. Меня никто не видел. Я пыталась встать, как она. Мне казалось, что если я правильно встану, то открою важный секрет: узнаю, могу ли я ею стать.
Легко представить, что было бы, если бы меня увидели.
Однажды я в возрасте шести лет расхаживала вдоль дома в ожидании мамы. Была такая весна!
А я ходила перед подъездом и представляла, как я – принцесса. Почему-то принцесс в моем детстве всегда рисовали с фатой на голове. Это было что-то вроде закрепленного предназначения: если принцесса – значит, выходит замуж. «Выйти замуж» – логичный конец в истории про принцессу. Больше ничего интересного в ее жизни уже не случится. И сама она нам больше не интересна. Такое воплощение сказочных «народных» представлений о месте и роли женщины.
Но я тогда относилась к этому некритично и была «как принцесса». И проговаривала все, что со мною-принцессой происходит. Не вслух, а про себя. Но, видимо, воображению стало тесно «внутри», и оно прорвалось наружу: поэтому я изображала жестами, какое пышное платье надето на принцессе и как фата легким облаком окутывает мою «очаровательную головку»…
Соседка потом утверждала, что почти столкнулась со мной. И что же? Я – ноль внимания! Хожу, шевелю губами, размахиваю руками. Другая –
Пусть мама не думает, что соседка лезет не в свое дело. Но она очень советует показать меня… (тут соседка понизила голос и вытаращила глаза)
«Психическое» вообще-то – это очень серьезно. Это в первую очередь значит, что ты не такой как все. Ребенок, который хоть чем-то отличается от других, это прямо родительский ужас. Если он отличается, значит, слишком заметен. Если он слишком заметен, он нарушает «строй». Строй – основа коллективизма. Строй – залог порядка и управляемости. А тот, кто «выскакивает», кто «выпадает», тот нарушает порядок. Нарушает советскую норму. И его лучше изолировать.
Вот, к примеру, в пять лет ты открываешь для себя возможности ножниц. Ты научился немного резать бумагу. И ты видел, как ловко с ножницами управляется парикмахер. А как это – резать волосы? И вот ты влезаешь в ванной комнате на табуретку, внимательно смотришь в зеркало на свое отражение – и обнаруживаешь, что челка у тебя длинновата. Ее можно, ее даже нужно подстричь. Ты захватываешь рукой прядку волос на лбу и делаешь «чик-чик». Волосяной «кусочек» остается в руке. Но получилось, конечно, кривовато. Соседняя прядка тоже нуждается в «обработке»… И в результате родители обнаруживают тебя в «обезображенном виде». Они пугаются так, как будто ты выколол себе глаз. Они тащат тебя в парикмахерскую. Там парикмахер пытается выровнять твою челку – и доделывает твое черное дело. Теперь у тебя вообще нет волос на лбу. Зато все линии ровные.
Родители переживают так, словно с тобой случилось нечто непоправимое. И как они теперь выведут тебя на улицу?! Люди посмотрят – и что? Да они сразу заподозрят, что ребенок «психический»!
Теперь ребенку неделю придется ходить в платке, повязанном как «после бани». (В то время дети после мытья головы всегда ходили в платках: ручных фенов для волос в СССР еще не было, а когда они появились, то долго считались исключительно инструментом парикмахеров.)