Белый верх – темный низ

И зрителей неизменно охватывал коллективный экстаз с конвульсиями.

А после концерта девчонки и вожатые женского пола обменивались впечатлениями:

– Не, ну я чуть от смеха не померла! Как на М. пачка-то влезла?

– А ты заметила, что у П. кавалерийские ноги?

– А у В. – волосатые.

Ноги В., да и П. не представляли собой никакого секрета: все их видели тысячу раз – на спортивной площадке. Но «под пачкой» они почему-то вызывали особые чувства.

Я ездила в лагерь имени Зои Космодемьянской без малого десять лет: тут музыкальную тему «Танца маленьких лебедей» мог насвистеть и напеть любой – разбуди его среди ночи. И конечно, все знали, что танец маленьких лебедей сочинил композитор Чайковский – специально для концерта вожатых пионерского лагеря имени Зои Космодемьянской.

Но не все пионерлагерные традиции были так хорошо проработаны. И не все формы коллективного переживания так легко воспроизводились.

* * *

В чем была сложность конкурса военной песни? Тут нельзя было слишком узнаваемо повторяться. Тут нужно было что-то каждый раз придумывать заново (или заимствовать опыт, полученный где-то в других местах). Кроме того, выбор песен тоже был ограничен. Выбирать приходилось ту песню, которую многие знали. А учить новое – лучше сразу убиться! Жарко, дети хотят удрать на футбольное поле, а им: учите военную песню!..

Вожатые в таких случаях почти никогда не отказывались от помощи активных пионеров. Например, от моей. И однажды (как раз тем знаменательным летом, когда я особенно тщательно примеривалась стоять, как Зоя на пьедестале) я предложила песню, которую, по счастливому стечению обстоятельств, почему-то действительно знали все (как позже выяснилось – ее сокращенную версию). Песня была про Женьку, которая «мальчишечье имя носила, высокие травы косила, была в ней нездешняя сила» (муз. Е. Жарковского, сл. К. Ваншенкина).

Я не только предложила песню. Я знала, как ее можно изобразить. Я совершенно не настаивала на том, чтобы мне дали главную роль. Речь шла исключительно о режиссерской идее.

Но… мне дали эту главную роль – к моей глубочайшей радости. К тому же это было справедливо. Я подходила для этой роли. Абсолютно. У меня как раз в тот момент была короткая стрижка (мама в очередной раз провела успешную ликвидацию моих кос – вполне возможно, для профилактики тифа). И я была совершенно уверена, что знаю, как изображать «высокие травы косила». Главное – время от времени останавливаться и вытирать пот со лба. Женька из песни, наверное, не носила тренировочного костюма. Но, с моей точки зрения, именно тренировочный костюм в наибольшей степени подходил для создания образа. Добавим к нему резиновые сапоги… Их тоже не было в Женькино время. Но в чем косить, как не в сапогах?

Потом «Женька ушла в партизаны». Тут тоже все понятно: заходишь за кулисы, меняешь «модель» косы (в косу наш вожатый мастерски переделал швабру) на «модель» автомата Калашникова (созданный теми же «золотыми руками»!), закидываешь автомат за плечо, быстро надеваешь солдатскую пилотку (где-то ее раздобыли) – и проходишь через сцену в другую кулису. (Партизаны, правда, обычно ходили в валенках и полушубках. Но конкурс-то был летом! Что касается пилотки как детали партизанской одежды… А почему, собственно, нет? Надо же как-то обозначить причастность к войне!)

В общем, сценическое изображение двух первых куплетов было не особенно сложным. Проблема была с последними куплетами.

Партизанка Женька погибла (что следовало ожидать, иначе песня была бы лишена всякого смысла). Но как именно – не сообщалось. Никаких деталей, дававших хотя бы намек на то, как это можно изобразить. Ладно, допустим. Пусть здесь будет пауза в «сценическом действии». Но в последнем куплете этот «прием» нельзя было повторить. Этого бы жюри не одобрило. А у меня и по поводу последнего куплета не было никаких идей!

В последнем куплете Женьки уже не было в живых. О ней напоминала фотография: «Висит фотография в школе…» Я проявила признаки некоторой растерянности – и вожатые взяли бразды правления в свои мозолистые руки (здесь «мозолистые» уместнее, чем «золотые»). Они решили, что надо идти до конца, не меняя избранной тактики. И раз уж я взялась изображать героиню Женьку, то должна изображать и ее фотографию!

Вожатые раздобыли где-то большую портретную раму (я подозреваю, что рамы лишился образ вождя революции, который хранился без дела где-нибудь в «закромах» у лагерной кастелянши) и табуретку. Согласно их режиссерскому замыслу, во время последнего куплета я должна была встать на табуретку, а двое других выступающих должны были держать передо мной раму – как будто это поясной портрет (такое буквальное понимание метафоры «живое изображение»). Это счастливое решение пришло им в голову накануне конкурса, и я не смогла уклониться. Не нашла в себе сил, не сумела предложить альтернативу. И идея, и атрибуты появились в последний момент, так что мы даже не успели отрепетировать эту сцену…