Белый вождь

Обе были обнажены. Это были женщины. Длинные волосы – седые у одной, у другой золотые – были распущены. Одна из женщин была стара, другая молода и красива. Это были мать и сестра Карлоса. Если бы сердце сиболеро пронзили стрелой, он не испытывал бы такой ужасной боли. Душераздирающий стон вырвался из его груди. Он нестерпимо страдал. Он не лишился чувств, не упал со скамьи. Он продолжал смотреть в окно, застыв на месте и прижимаясь грудью к стене. Глаза его не могли оторваться от этой ужасной группы.

Робладо и Вискарра торжествовали. Они видели Карлоса в окне, но он не заметил их. В эту минуту он забыл об их существовании.

На башне ударил колокол. Через минуту звон его затих. Это было сигналом: ужасная церемония началась.

Черные слуги отвели ослов от стены. Лица женщин теперь были обращены к толпе, но по-прежнему закрыты ниспадающими на них волосами. Священники приблизились к несчастным, пробормотали несколько неразборчивых слов на ухо своим жертвам, помахали распятием пред их лицами и затем, отступив на несколько шагов, отдали приказания слугам, стоящим сзади.

Палачи быстро взмахнули плетями и опустили их на спины женщин. Удары посыпались один за другим, спины покрылись рубцами, показалась кровь.

Женщины не вскрикнули ни разу. Они извивались. Младшая из них несколько раз глухо простонала, но сейчас же сдержала себя. Старуха не двигалась и как будто не испытывала боли.

После того как каждая получила по десяти ударов, кто-то громко произнес:

– Для девушки довольно!

Толпа подхватила этот возглас, и палач, бросив плеть, отошел. Мать Карлоса получила двадцать пять ударов.

Потом заиграла музыка, и ослов отвели в другой конец площади. Когда музыка прекратилась, снова выступили падре, опять пробормотали молитвы, и старая женщина получила еще двадцать пять ударов. Младшая еще сидела привязанная к ослу, хотя ее уже больше не истязали, снизойдя к желанию толпы.

Потом вновь заиграла музыка, и процессия двинулась к третьему концу площади, где старуха получила еще двадцать пять ударов.

Затем процессия направилась в последний, четвертый угол площади: старуху присудили к ста ударам.

Ужасная пытка кончилась. Толпа окружила жертвы, предоставленные теперь самим себе.

Зрители испытывали не сострадание, а любопытство.

Несмотря на то что бедные женщины претерпели такую муку, никто не жалел их: всегда и всюду фанатики свирепы и бездушны.

Но нашелся все же человек, который позаботился о них. Чьи-то руки развязали веревки, смочили лоб страдальцам и закутали их в плащи. Обе жертвы были в обмороке.

Неподалеку стояла повозка. Никто не видел, как она сюда попала. Сумерки сгущались, и народ, насмотревшись вдоволь, теперь спешил по домам. Смуглый возница телеги, в которой сидела молодая девушка, поднял с помощью двух-трех индейцев бедных женщин, простертых на земле, и, бережно уложив их, дернул вожжи. Девушка пошла пешком.

Телега удалилась по направлению к предместью, затем въехала в заросли кустарника и наконец прибыла в одинокое ранчо, в котором Розита уже находилась однажды. Теперь Хозефа снова привела ее к себе.

Женщин внесли в дом. Одна из них была мертва. Придя в себя, дочь увидела, что мать ее умерла.

Напрасно Розита смачивала старухе виски, грела ее руки. Она не слышала больше рыданий своей дочери.

ГЛАВА LXV

Карлос наблюдал из окна своей тюрьмы за ужасной пыткой. Он смотрел молча и вздрагивал при каждом ударе плети.

Лицо его было искажено, зубы стиснуты, на лбу блестели крупные капли пота. Выражение его лица было ужасно. Глаза метали молнии. Он был бледен как мертвец. Со своего места Карлос видел только начало этого бесчеловечного издевательства, но, и не видя, он знал, что пытка продолжается.

Карлос не смотрел больше в окно. Он решил покончить с собою.

Молодой человек больше не в силах был страдать. Только смерть могла облегчить его муку.

Но как ему убить себя?

У него не было оружия, руки его были связаны. Оставалось лишь одно: размозжить себе голову о стену.

Однако, взглянув на кирпичные стены, Карлос подумал, что об них можно только расшибиться, но не убиться насмерть.

Глаза его, блуждая по камере, остановились на балке, которая поддерживала потолок. Если бы только его руки были свободны и он имел веревку!

Карлос вспомнил о ремнях, которыми были связаны кисти его рук. Небольшое усилие – и он с восторгом почувствовал, как ремни слабеют: они, очевидно, растянулись, когда Карлос бессознательно заламывал в отчаянии руки.

Теперь их легко было развязать, узлы едва держались. Руки были закручены за спину, так что он не мог бы разгрызть ремней зубами. Отчаяние придавало ему силу.

Никакой народ в мире не умеет пользоваться веревками и ремнями лучше мексиканцев. Они превосходят в этом искусстве даже индейцев. Морякам – и тем не сравняться с мексиканцами в умении связывать пленника, не прибегая к помощи кандалов.

Но Карлос был в таком исступлении, что не замечал даже трудности своей задачи.

Еще одно отчаянное усилие – и руки его оказались свободными.