Белый жеребец

— Может, их надо покормить? — раздался у него за спиной голос Маши. Она уже была одета и, набросив поверх свитера желтую стеганую куртку с капюшоном, дышала на руки.

— Видишь, как они копытами разгребают снег, — ответил он. — Якутские лошади, как олени, находят корм и под снегом.

— И всю зиму они живут на открытом воздухе? — обратилась она к Василию, который подошел к ним: он выпустил жеребят из загона и возвращался в юрту.

— А как же, — ответил тот, будто это само собой разумеется. — А вы не замерзнете? — улыбнулся он Маше.

— Я тепло оделась. Но сегодня морозец что надо, да?

Она снова подышала на руки, а Буров меж тем подошел к озеру и стал топать ногой, проверяя, насколько крепок лед. Лед был прочный; на заснеженном озере виднелись полосы, оставленные хвостами ондатр.

— Зимой тут вполне может садиться самолет, — сказал Василий. — Прямо перед юртой. Мы посылаем домой мороженую рыбу, уток и мясо, когда попадается лось или олень. А в остальное время года наш летающий автобус садится на лугу, если мы дадим знак. — И он показал в сторону табуна — лошади выискивали под снегом сухую траву. — Там, за тем местом, где они пасутся, земля без кочек, ровная, как будто ее нарочно утрамбовали. Когда вы будете возвращаться, вам уже не придется идти к самолету на ферму.

— Чудесно, — сказал Буров. — Ну, а пока нас ждет лось и еще несколько превосходных дней.

Плотно позавтракав, отправились в путь. Гривы и длинная шерсть лошадей совсем заиндевели. Ехали неторопливо по равнине к противоположному берегу, снег под копытами поскрипывал. Местами они сокращали путь, потому что мелкие широкие затоки замерзли и их можно было не объезжать.

Маша любовалась пейзажем. Поднималось солнце, и вокруг разлилось такое сверкающее сияние, что невольно приходилось щуриться. Зрелище чудесного голубого неба наполняло душу Маши чувством необыкновенной чистоты. Ослепительная белизна бескрайней тундры пробудила в ней непонятную грусть и мечту о том, чтобы все в ее жизни стало чистым и настоящим. В последние дни это чувство не раз охватывало ее, оно было знакомо ей давно — оно родилось, когда пришло разочарование в муже, который оказался иным, не таким, как прежде. Каждая новая его измена обостряла это чувство, горечь углублялась в те бесконечные часы, когда она и рядом с детьми страдала от одиночества.

Молча, чуть натянуто она улыбалась мужу, который ехал впереди и, обернувшись, осведомился, не холодно ли ей.

Она отрицательно покачала головой, но вскоре почувствовала, что у нее коченеют колени и стынут бедра и икры. Лицо тоже стянуло морозом.

Она обрадовалась, когда, наконец, доехали до зарослей кустарника. В полной тишине Василий и Митя быстро развели маленький костер, растопили в котелке снег и вскипятили чай. Маша чувствовала, как согревается, стоя у костра. Она притопывала, растирая колени и икры. Прежде чем выпить чаю, она сделала несколько глотков из бутылочки, которую ей протянул муж.

— За что пьем? — приглушенно спросил Бурова Василий.

Буров не ответил, он не расслышал вопроса: мысли его были заняты предстоящей охотой, и он пристально всматривался в окружающую местность.

— За лося, — с улыбкой ответила Маша. — За что же еще, ясно, что за лося.

— Он наверняка где-то здесь, в чаще, — тихо заметил Митя. — Следы были свежие, скоро мы их увидим. Сначала шла самка, а позже за ней прошел бык. Сейчас как раз начинается гон.

Маша сжимала ладонями кружку с чаем, руки приятно согревались. Тепло проникало сквозь рукавицы, к лицу поднимался парок.

— А можно я сама застрелю его, если он мне попадется?

У нее был только дробовик, и Василий дал ей четыре патрона с пулями, которые изготовил сам. Она украдкой взглянула на мужа, который совсем перестал замечать ее; его поведение раздражало Машу все больше. Теперь ей и в самом деле хотелось первой заметить лося и застрелить его.

— Почему бы и нет? Вы отлично стреляете, — ободрил ее Василий. — Только подпустите его ближе. Но не слишком близко. Встреча с раненым быком, когда нет времени перезарядить ружье или оно откажет, опасна. Раненый лось может доставить много хлопот. — И он многозначительно показал на свой левый глаз (он у него был искусственный) и глубокий шрам, пересекавший лоб, — след, оставленный рогом оленя.

— Хорошо. Я надеюсь, что свалю его вовремя, — сказала она.

Буров скептически ухмыльнулся, взглянув на нее.

— Вот это по мне, — одобрительно кивнул Маше Василий. — У вас твердая рука, и вы могли бы спутать Саше все расчеты. Может, возьмете мой карабин? — Он подтрунивал над Буровым, у которого за спиной висело ружье.

— Я привыкла стрелять из этого дробовика. Пусть уж он у меня останется, — ответила Маша, улыбнувшись мужу.

— Сегодня лося я никому не отдам, — отозвался Буров. — Я чувствую его всем нутром. Сегодня он будет мой.

Она пристально, уже без улыбки, посмотрела на него — ее отталкивали эта хвастливая самоуверенность и самолюбование. «Ну да, — подумала она со вздохом. — Так уж, видимо, будет всегда».