Белый жеребец

— К счастью, нет. Мы ведь их уничтожаем. Из-за лошадей, из-за ондатр. Волки портят шкурки. — Он опустился на колени и принялся осматривать пепельно-серые трупы волков — все пять лежали рядом. — Это, видать, целая семья. Пара старых, два прошлогодних щенка и пятерка молодых. Черт их знает, откуда они взялись. Все лето и духу их тут не было.

Осматривая волка с пробитым черепом, Василий взглянул на Бурова.

— Выстрел что надо. Какого красавца вы уложили. Он прошлогоднего помета. Давайте-ка за дело. Я помогу вам снять с него шубу. — Он поднялся, стряхнув снег с колен, и вытащил из ножен охотничий нож.

Бурову его слова польстили.

— Положишь его перед диваном, Маша. Сувенир что надо, — воскликнул он весело.

Маша отвернулась, лицо ее снова передернулось.

Они вернулись очень поздно, потому что Буров с Василием долго разделывали тушу жеребца, уложив самые лучшие куски мяса в сумки, притороченные к седлам всех трех лошадей. Обратный путь оказался труднее, лошадям тяжело было идти по снегу из-за груза. К тому же Василий гнал перед собой табун; потеряв своего вожака, все еще напуганные животные перестали бояться человека и шли послушно, хотя и держались поодаль. Митя встретился им на полпути, он вез капканы. Тотчас по возвращении, пока Буров и Василий укладывали мясо, Маша, не ужиная и не говоря ни слова, ушла к себе и легла спать. Буров пришел спустя полчаса.

— Тебе все еще нехорошо? — спросил он.

Она молчала. Буров дотронулся до нее и попытался взять за руку, но Маша отодвинулась, брезгливо вздрогнув.

— Ну-ну, — зло прошептал он. — Какая муха тебя укусила? Может, соизволишь сказать, в чем я провинился на сей раз?

Он не чувствовал за собой никакой вины — все время был к ней внимателен, недоразумений вроде бы никаких не произошло. Он не подал никакого повода к недовольству, тем более к ссоре. Да и изменить ей он сейчас не мог, даже если бы и захотел.

— Держи себя хоть немного в рамках! — добавил он.

— Я?

— Да. Ты уже тогда, около мертвого коня, вела себя совершенно неприлично. Сдерживай себя, хоть немного! Мы ведь муж и жена.

— Вот как! Оказывается, мы муж и жена и мне надо держаться в рамках?! — воскликнула она с раздражением. — Разумеется, ты-то держишься в рамках, ты соблюдаешь приличия всегда, даже когда ходишь к своим любовницам.

«Ну, началось», — подумал он, а вслух произнес:

— С этим покончено. Мы же много говорили об этом, прежде чем поехать сюда. И кое о чем договорились. Или ты забыла?

— Да. Но как только мы вернемся, все начнется снова. А я уже не хочу ссор, не хочу мучений, ничего не хочу.

— Ну послушай… Неужели из-за каких-то дурацких лошадей… У тебя просто сдали нервы, и ты все видишь в черном свете. Ты забыла обо всем. А ведь нам было здесь так хорошо. Все эти дни, да и ночи тоже.

— Да. Пожалуй, даже слишком хорошо. Я ничего не забыла… и помню все, все… Все, абсолютно все, с самого первого дня.

— Я же сказал тебе, я очень сожалею о том, что было раньше. И я обещал, что ничего подобного больше не повторится, — сказал он с ударением. — Я тебя люблю. Поверь мне хоть немного.

Она лежала, не произнося ни слова, и смотрела в потолок.

— Я на самом деле тебя люблю.

— Замолчи, — сказала она. — Замолчи, прошу тебя, не лги. Не лги. Постарайся быть честным в отношении ко мне и к себе — хоть раз в жизни.

— А, черт! Можешь ты наконец ответить, что случилось? — взорвался он, к такому тону он не привык.

— Ничего не случилось. Просто я поняла, что ничего не склеишь, да и нет смысла склеивать.

Он вспомнил ее слова, те, что она сказала, когда стояла над мертвым жеребцом, — они были полны скрытого смысла, потому-то ему и стало не по себе, когда она говорила с Василием.

Очевидно, в ней опять ожило прошлое; нужно время, чтобы она успокоилась. Лишь бы это не затянулось слишком долго. По опыту он знал, что сейчас лучше промолчать.

— Маша, — произнес он примирительным тоном, — видно, этот случай и в самом деле выбил тебя из колеи. Постарайся поскорее уснуть.

— Да. Ты прав, Саша, как всегда.

Он вздохнул.

— Ну что ж, спокойной ночи.

Ответа не последовало.

Когда она увидела, что жеребец лежит на утоптанном, сверкающем белизной и забрызганном кровью снегу, ее словно ударило. Прекрасное, благородное животное! Всего неделю назад он так яростно дрался за кобылу, а теперь погиб, защищая свой табун и жеребят. Он не бросил их, он боролся до последнего дыхания — а мог бы спастись. В этот миг в ней будто вскрылась рана. Ожило, выплеснулось все, что она старалась заглушить, забыть.