Белый жеребец

Вспомнились дни, когда должен был родиться первый ребенок. Роды ожидались со дня на день. Возвращаясь от врача, она увидела Сашу — он входил в гостиницу с Катей, девушкой, которая была тогда с ними в экспедиции. Маша не подумала ничего плохого, она ждала, что Саша, придя домой, расскажет ей о встрече. Но он долго говорил о том, что целый день не выходил из института, что у него срочное задание и всю неделю, наверно, он будет возвращаться лишь поздно вечером. Ей стало холодно от подозрений, она пыталась прогнать дурные предчувствия — нет, Саша никогда бы… Но уже на следующий день она услышала от знакомых о Саше и Кате.

Отчаяние ее было беспредельно.

Когда через несколько дней Саша склонился над ней в родильном доме, ее глаза были сухими — она смотрела на этого чужого ей человека, и горло сжималось от горечи: все, что раньше казалось таким дорогим, стало глубоко безразличным.

Ирина родилась годом позже. И если Таня была дитя любви, то Ирина, так сказать, дитя примирения. Но что осталось от этого примирения, доверия к Саше, от любви?

Спустя еще два года случилась беда с Таней: катаясь на санках, она налетела на снегоочиститель; ее отвезли в больницу, жизнь ребенка висела на волоске. Саша работал тогда в Чернышевском, и Маша позвонила, чтобы он срочно приехал. Ей ответили, что он выехал домой. Но он не появлялся, и Маша, полная страха за ребенка, начала бояться и за него — не случилось ли чего. На второй день она позвонила еще раз, но ей снова ответили то же самое — что он улетел домой. Саша появился через три дня, сказал, что он прямо с самолета. Произошла ужасная ссора, он напился, осыпал ее упреками в холодности, наговорил грубостей, оскорбил до глубины души. У нее зародилась мысль о разводе.

И однако, всякий раз она давала себя уговорить, несмотря на все его истории, связи, которые, в общем-то, всегда становились известны ей. Она все еще любила его и бесконечно страдала от измен, все меньше надеялась, что он переменится, поумнеет и их отношения станут другими — глубокими, чистыми, о каких она мечтала. Маша со всем пылом привязалась к детям, которых очень любила и которые нужны были ей тем больше, чем сильнее она ощущала свое одиночество.

Когда-то ей казалось, что она нашла в Саше все, о чем мечтала девчонкой. Какая наивность! Он оставил жену, с которой прожил год, и ребенка, но Маша говорила себе, что лишь с ней он узнал большое, настоящее чувство, а первый брак был всего-навсего ошибкой. Только позднее, когда уже родились Таня и Ирина, она вдруг осознала, что у Саши есть и сын, о котором он почти не вспоминал и которого почти не знает. Ее мучило это равнодушие, она сама уговорила мужа съездить к сыну. Чем дальше, тем отчетливее понимала Маша, с какой легкостью скользит ее муж по жизни, на лету завязывая все новые и новые мимолетные знакомства и так же легко бросая тех, кем увлекался.

Слово «любовь» приобрело в его устах совсем иное значение, чем оно имело для нее; это слово, произнесенное Сашей, звучало фальшиво, оскорбляло ее. Потому-то неделю назад, когда после столь долгого отчуждения они опять были близки, она положила ему на губы ладонь, не дав говорить о любви; потому-то она не смогла сдержать слез, прогнать печаль. Но ведь она была женщина, а искушение минуты было слишком велико. Они уехали далеко от мест, где столько оскорбляли друг друга; здесь, в чудесном краю, она отдохнула душой и словно возродилась — исчезла вечная тревога, на смену ей пришло непривычное чувство умиротворения, внутреннего покоя, освобожденности. Здесь, на лоне дикой природы, в ней вновь стала оживать забытая было нежность, молодая страстность, жажда любви.

Она долго лежала на постели неподвижно, так близко от мужа и так бесконечно далеко, и снова предавалась думам, вспоминая все те жестокие, тяжелые дни, долгие годы, которые они прожили вместе и — так пусто. У нее возникло такое чувство, словно у нее перебили позвоночник.

Маша повернулась на другой бок, сжалась под шкурой в комочек и лежала с открытыми глазами.

Совсем поздно, где-то около полуночи, вернулся Митя. Она слышала, как он разговаривал с Василием, как они пили чай. И долго не могла уснуть уже после того, как они затихли.

Она забылась тяжелым сном лишь под утро. Ей приснилось, что она дома, дети играют в комнате. Таня сидит на ковре, на том красивом якутском ковре, сшитом из оленьей шкуры, с прошивками, который обычно висел на стене над диваном, и сбивает дощечки, разбросанные вокруг. Она мастерит скворечник, а Ирина хочет забрать молоток. Они ссорятся, Маша прикрикивает на них. Она очень любила этот ковер и тщательно следила, чтобы его не испортили. Она сердится на детей, но молоток все стучит и стучит…

Она проснулась, когда до нее донесся голос Василия. Открыв глаза, она поняла, где она и что от детей ее отделяет более тысячи километров.

— Доброе утро, — сказал Василий. — Пожалуй, пора ехать: надо посмотреть, не попался ли в капкан хоть один из четырех оставшихся волков. Мы поедем без Мити, пускай он отдохнет. Вернулся только в полдвенадцатого.