Белый жеребец

— Ты сам убил все, уже давно. Ты убил все во мне очень давно, — повторила она медленно и очень тихо, словно разговаривая сама с собой. Ей было нелегко сказать это, ей вообще было очень нелегко сейчас, но она знала, что должна выдержать холодный и решительный тон, быть твердой и рассудительной, если хочет порвать решительно и бесповоротно, не упустить эту возможность, как упускала ее уже несколько раз.

Она отвернулась, чтобы сдержать навернувшиеся на глаза слезы.

— Маша!

— Оставим разговоры, ладно? — Она судорожно закусила губу, встала, подошла к двери и, открыв ее, позвала:

— Митя! Митя, прошу тебя!

— Ну ладно. Как знаешь, — произнес Буров за ее спиной.

Через час Буров стоял с Василием перед юртой. Маша шла по чистой, белой тундре, до самого горизонта залитой искристым сиянием, шла по гладкому насту, вдоль тропки, проложенной лошадью, к месту, где лежали ее вещи. Над рюкзаком и сумкой торчал шест с красным лоскутом.

Буров смотрел вслед уходящей жене, и ему казалось, что она ступает Непривычно уверенно и легко — как человек, сбросивший с себя непомерный груз, давивший его. И хотя она была уже далеко, у него перед глазами стояло ее лицо, фигура, ив душе он не мог не признать, что ее неожиданное злосчастное решение уйти совсем — это решение сильного человека. Останься она с ним, он был бы рад, он хотел, бы быть с ней, но в то же время понимал, что теперь уже не удержит ее, что отныне бессмысленно чинить ей препятствия. Он неплохо узнал ее за эти годы. Может, потому и возвращался к ней всякий раз, хотел еще и еще попытаться начать жизнь сначала. «А теперь все кончено». Буров вздрогнул от холода.

— Сколько, интересно, градусов? — спросил он.

— Да мороз не больно сильный. Всего семь градусов, — ответил Василий.

Буров держался как ни в чем не бывало, но его вдруг охватила слабость и беспомощность. Машу в стеганой куртке было видно издалека — словно большой желтый одуванчик. «С самолета ее будет хорошо видно», — подумал он.

— Как по-вашему, прилетит самолет? — спросил он.

Василий испытующе взглянул на него.

— На это, Саша, не больно-то надейтесь, — заметил он. — Погода хорошая, сигнальных костров разводить не надо. Самолет сядет, даже если мы оставим там мешок с рыбой или еще что-нибудь и воткнем рядом палку с цветным лоскутом. Пилот захватит груз и отвезет в Ойусардах.

— Вот черт! — вырвалось у Бурова.

Глаза у него были красные, веки воспалились.

— Вы не пойдете за ней? — повернулся к нему Василий.

— Вы ее не знаете, — ответил Буров слабым голосом. — Давайте-ка лучше выпьем. А? — И он ушел в юрту.

Василию не хотелось идти с Буровым. Он следил за Машей до тех пор, пока она не дошла до места, где обычно садился самолет и где Митя положил ее вещи. Да, Митя… Простившись с Машей, он направился к загону и принялся что-то делать; все испытывали неприятное, мучительное чувство.

Василий огляделся по сторонам. Лошади разгребали копытами снег, добираясь до высохшей травы. Здесь паслись оба табуна: кобылы, которых пригнали сюда вчера после гибели вожака, примкнули к табуну, обычно пасшемуся вблизи юрты. Да, оба табуна теперь будут тут всю зиму, подумал Василий, чем сильнее будут морозы, тем ближе станут подходить к юрте табуны. А когда станет совсем трудно, они с Митей начнут подкармливать лошадей. Займутся охотой, будут ставить на ондатр капканы. Можно уже сейчас ставить, раз такая погода. Да, зима нынче пришла уж слишком рано. Неожиданно рано.

Буров сидел в кухне на нарах Василия и, глядя перед собой, курил. Едва докурив сигарету, он закуривал следующую. Пил. Много пил.

Когда на полу у его ног скопилась куча окурков, он услышал голос Василия:

— Саша! Летит.

Буров поднялся и вышел.

Вдали он видел жену, а еще дальше, из синевы сияющего неба, вынырнул самолет. Сначала он был совсем маленький, но, приближаясь, быстро рос. «Ан-2» сделал круг совсем низко над землей. Буров наблюдал за тенью, скользящей по снегу, она напоминала ему тень птицы, которая летит, высматривая добычу. Потом самолет сел, взвихрив сверкающее облако снега, и, постояв немного (летчик даже не выключил мотор), взлетел. Он быстро набрал высоту и покачал крыльями в знак приветствия.

— Вот и улетела, — сказал Василий.

Буров не отрываясь смотрел на равнину. Она была пустынна и искрилась холодным, трепещущим, переливающимся, слепящим блеском. Глаза у Бурова были красные от этого блеска и от выпитого: он уже опорожнил полбутылки.

— Через час самолет вернется с фермы. Вы бы еще могли успеть и лететь с ней.

— Зачем? Нет смысла, — возразил Буров с горечью.

— Ну, как знаете, — пожал плечами Василий.

«Теперь все кончено, — подумал Буров. — Вот так все и кончается».

Холодная, страшно холодная пустота и усталость наполнили его грудь, давили на мозг, словно заливая свинцом.

— Пойдем выпьем еще, — предложил он. — Мне надо стряхнуть это.

В кухне он налил полную стопку, а затем еще и еще… Лицо Василия поплыло у него перед глазами.