Бенгардийская история

Звон стекла, прозвучавший ещё оглушительнее и страшнее в тишине, перебудил бы всю Бенгардию, если бы Ананд вовремя не спохватился и не собрал все звуки, оборвав их на полутоне, и не превратил их в цветок колокольчика, такой же чистый и прозрачный, как само стекло. Такой же чистый и прозрачный, как прекрасная маленькая бенгардийка, поднявшая голову с подушки, сонную, будто наскоро слепленную из теста замотанным перед королевским пиршеством, но гениальным кондитером. Её белая мордашка родилась в свете ночника, который она включила, лишь прикоснувшись к нему лапой, а её глаза скрывала голубая повязка с вышитой на ней золотой нитью глазками с золотыми же длинными ресничками, похожими на лучи солнца. На её лбу, как у всех бенгардийцев, зеленела звезда. И тут же за звоном стекла последовал другой, не менее громкий звук, а точнее – пронзительный визг испуганной насмерть прекрасной маленькой бенгардийки. Его Ананд тоже превратил в колокольчик, и теперь он сидел на холодном каменном полу с одним цветком в зубах, а с другим – в лапе.

– Как… как ты это сделал? – справившись с собой, спросила прекрасная маленькая тигрица. Её голос звучал нежно и тепло, как молоко с растопленными в нём золотыми бусинками масла. Своими золотыми глазками на повязке она изучала дрожащие волнами цветы, но повязку не снимала. И эта голубая повязка разжигала в Ананде ещё больше любопытства, занимала собой все его мысли.

– Фаф я фелал фто? – спросил Ананд и вдруг вспомнил, что у него в пасти цветок, выплюнул его и спросил внятнее: – Как я сделал – что? – А потом и сам догадался: – Ах, колокольчики! Да это же звуковая ловушка! Мы, бенгардийцы, если наделали шуму, а шуму наделывать было ну никак нельзя – мы так ловим лишние звуки. Об этом же известно каждому… – он оборвал себя на полуслове и, кажется, начал понимать, кем был тот несмышлёный бенгардиец, оставивший заметки на полях книжки про змей. Точнее, несмышлёная бенгардийка.

– Никогда бы не подумала, что из звуков можно делать цветы! – звонко рассмеялась прекрасная маленькая тигрица, подтянув одеяло к мордочке и спрятав за ним свою улыбку.

– Не только цветы. И не только из звуков… – робко произнёс Ананд, почему-то вспомнив про свои эдельвейсы из молочных зубов, и устыдился, но не перед собой, а перед чистой и прекрасной маленькой тигрицей. – Ты что, никогда ничего не слышала об искре?

– Почему же, слышала! – гордо заявила она, приподнявшись в постели, но всё ещё скрываясь под одеялом. – Искра бывает, например, если бьёшь камень о камень. Или когда зажигаешь спичку. Или…

– Нет, ты не поняла… – остановил её Ананд. – Я говорю о той искре, которая у нас внутри.

– У меня внутри никакой искры нет, – приуныла прекрасная маленькая тигрица.

Ананд удивился так, как никогда за свою жизнь не удивлялся, хотя всегда полагал, что удивить его уже более ничего не может.

– Как тебя зовут? – кротко, словно боясь спугнуть, спросил у неё Ананд.

– Рашми, – она произнесла своё имя, выдыхая его.

– А меня – Ананд. Обещаю тебе обращаться с твоим именем так же осторожно, как со своим собственным, – важно закончил он.

– Почему – как со своим собственным? – смешливо спросила Рашми, склонив набок мордашку.

– Так говорят взрослые, когда с кем-то знакомятся… А что это у тебя за повязка такая? Чтобы лучше спалось? – Ананд не выдержал и спросил, но тут же пожалел о своём вопросе. Рашми отвернулась от него и печально сказала:

– Я болею. У меня какая-то очень, очень редкая болезнь. Редкая и страшная.

– А что это за болезнь такая, если не тайна?

– Наверное, тайна, но тебе я скажу: я плохо вижу, но я не слепая, нет. У меня вместо глазок – два золотых камешка, – прошептала Рашми. – Для меня как будто всегда светит солнце: закрою глаза – светит, открою – опять светит. А если сниму повязку, то вокруг становится очень светло.

– А можно посмотреть в твои глазки – два золотых камешка? – подступил к ней Ананд.

– Ты что, совсем глупый?! – сердито вскричала Рашми. – Или не слушаешь, что я говорю? Я же тебе сказала, что это может быть очень опасно! Если ты посмотришь мне в глаза, то ослепнешь! А может… может и погибнешь.

– Так, может быть, на тебе проклятье? – предположил Ананд. Он знал о проклятии всех бенгардийцев – проклятье крови, или Бримо, когда в тебе просыпается жажда убивать. Но истинный бенгардиец всегда держит свои чувства в узде, и ещё никто за многовековую историю Бенгардии не попал под влияние Бримо.

– Может. Я не знаю. Я живу в башне с тех самых пор, как себя помню.

– И ты никогда не покидала башню? – возмутился Ананд.

– Никогда. Мне нельзя.

– Но это несправедливо! Тебя… тебя лишили всех красок жизни! Твои родители тебя здесь заперли?

– У меня нет родителей. Наверное, нет. Я выросла в этой башне, она – мой родной дом. Меня всему обучила одна тигрица. Потом мне исполнилось пять, и я осталась совсем одна. Каждое утро на моём столе появляется пища, вода и чистая одежда. И до чего же удивительно: всё, что бы я не захотела, о чём бы я не подумала, утром – уже на столе! А раз в месяц меня навещает тигр – кажется, его зовут Савитар…