«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Можно предположить, что драматическая судьба Пеллико интересовала Пушкина по многим аспектам: и как отзвук темниц его друзей декабристов, и как история мятежного карбонария. Пушкину довелось однажды услышать из высочайших уст, что и он принадлежит к этому племени вольнодумцев. Существует малоизвестная запись знаменитого разговора с Николаем I, состоявшегося в Московском Кремле 8 сентября 1826 года. Ее сделал со слов самого поэта молодой офицер Юлий Струтыньский: «Я никогда не был врагом своего государя, но был врагом абсолютной монархии. Государь усмехнулся на смелое признание и воскликнул, хлопая меня по плечу: – Мечтания итальянского карбонарства и немецких тугендбундов. Республиканские химеры всех гимназистов-лицеистов…»[802].

К карбонариям имели причастность и два лицейских одноклассника Пушкина: Вильгельм Кюхельбекер и Сильвестр Броглио (Брольо) [803]. В 1819 году в общество карбонариев вступил один из пушкинских кумиров Джордж Байрон.

Евангельская тональность книги С. Пеллико, ставшей предметом пушкинской рецензии, не случайна. «Требование стремиться к моральному совершенствованию, предъявляемое каждому карбонарию, неразрывно связано с культом Иисуса Христа. Карбонариям внушалась мысль, что Иисус Христос, великий мастер Вселенной, является первым карбонарием и покровителем карбонарского общества», – пишет историк[804].

С.А. Фомичев не сомневается в том, что «у Пушкина судьба С.Пеллико должна была вызывать воспоминания прежде всего о В.К. Кюхельбекере. Достаточно сказать, что перевел с итальянского книгу “Об обязанностях человека” близкий к семье Кюхельбекера С.Н. Дирин, передававший письма последнего к родным для чтения Пушкину… Ведущим в тюремной лирике Кюхельбекера стал мотив духовного возрождения павшего человека, как правило, развитый в образах, почерпнутых в Ветхом и Новом заветах»[805].

Отметим, что пушкинский интерес к фигуре Пеллико разделяли многие русские писатели, его современники. Ф.И. Тютчев и В.А. Жуковский даже побывали в 1837 году в гостях у самого Сильвио Пеллико в Турине. (Тютчев в ту пору был российским поверенным в делах при дворе Сардинского королевства.) Любопытно, что отзыв Тютчева о Пеллико (в записке к Жуковскому накануне их встречи), где он назвал итальянского писателя «многострадальцем», почти дословно совпал с характеристикой итальянского писателя, данной Пушкиным в упомянутой рецензии – «кроткий страдалец»[806].

…В октябрьский вечер 1998 года шумная ватага питерских, московских и итальянских пушкинистов, и среди них – ваш покорный слуга – переплыла на «вапоретто» венецианский Большой канал и высадилась на причале у площади Святого Марка. Все были возбуждены и обсуждали только что завершившееся заседание международной научной конференции «Пушкин – европеец», проходившей в эти дни на острове Святого Георгия под эгидой фонда «Джорджо Чини». Толпой пересекли площадь, направляясь в сторону наполеоновского павильона «Коррер», прошли под его аркой, перешли по мостику очередной канал и вдруг остановились как вкопанные перед большой мемориальной доской. Она сообщала, что «в этом доме жил и работал знаменитый писатель Сильвио Пеллико». «А вот и привет от Пушкина», – произнес проф. Ефим Григорьевич Эткинд. И все благоговейно замолчали…

«Знакомцы давние, плоды мечты моей»

И еще одно важное «сближение». Поэма «Анжело» (1833), написанная по мотивам пьесы Шекспира «Мера за меру», в некотором отношении – «самое итальянское» пушкинское произведение. И не только потому, что английский драматург в свою очередь почерпнул сюжет из новеллы «Эпитиа» итальянского писателя Джанбаттисты Джиральди Ч и н ц и о (1504–1573), врача по образованию и литератора по призванию, автора сборника «Сто сказаний» («Hecatommiti», 1565).

Пушкинист М.П. Алексеев предположил, что интерес Пушкина «к образу Анжело был столь велик, что он бросил свой перевод «Меры за меру», увлеченный задачей свободного пересоздания этого произведения, возможностью самостоятельной творческой работы над ним в пределах той же заданной темы»[807].

В соответствии со своими творческими задачами Пушкин изменил финал пьесы, перенес действие из Вены в Италию, сделал сюжет более сжатым и стройным. Он увлекся этим новым создаваемым им миром. «Анжело – лицемер – потому его гласные действия противуречат тайным страстям! А какая глубина в этом характере!», – записывает Пушкин в «Table-Talk» (1835–1836; XII, 160).