Берег ветров. Том 1

Труп молодой работницы был тщательно осмотрен врачом, но на сей раз не нашлось ничего подозрительного - смерть последовала от малокровия, истощения и закупорки сердечных клапанов. Просто Юули Теэару не смогла привыкнуть. Матери выдали свидетельство о том, что Юули Теэару, дочь Анн, умерла естественной законной смертью, и посему со стороны властей и церкви нет никаких препятствий к захоронению ее на кладбище, а не за кладбищенской оградой, где зарывали самоубийц. Итак, формально все было в порядке, и одна из многих женщин, топтавшихся по утрам за фабричными воротами, получила, вместо умершей, работу.

Что и говорить, года два назад, когда сословная лестница держалась еще довольно прочно и двуглавый орел с неотвратимым милосердием осенял своими крыльями народ, смерть Юули Теэару имела бы значение не большее, чем падение поблекшего листа с дерева в реку, - ее похоронили бы так же тихо, как тихо прошла вся ее жизнь. А теперь, когда одно крыло у державного орла было подстрелено, когда империя, пройдя через многие унижения, неизбежные при военном разгроме, лишилась еще и половины острова Сахалина, похороны простой бедной работницы превратились в такое событие, которого не сумели предвидеть ни мастера с Ситси, ни склонный к ожирению и занимающийся по утрам гимнастикой директор фабрики. Если бы Юули Теэару при жизни принимала какое-нибудь участие в рабочем движении, распространяла бы листовки или была бы как-нибудь иначе замешана в политику, если бы ее, наконец, сразила случайная солдатская пуля - тогда жандармерия заранее подготовилась бы и приняла все запретительные меры, все меры предосторожности при похоронах Юули Теэару; теперь же охранка попала впросак и поумнела только задним числом.

Весть о смерти Юули Теэару вначале удручила рабочих фабрики Ситси и обитателей дома Пеэтсова, но вскоре чувство удрученности перешло в глухую, мрачную ненависть к фабричной администрации. Вчера от непосильного труда умерла Юули Теэару - кто следующий? Ночью арестовали ремонтного слесаря Михкеля Вахера - кто следующий? Об аресте Михкеля Вахера нельзя было говорить громко и открыто, это повлекло бы за собой новый арест, но никто не мог запретить рабочим принять участие в похоронах Юули Теэару.

Обычно рабочие нелегко расставались со своими трудовыми грошами, но на похороны Юули Теэару словно само собой набралось несколько десятков рублей. На эти кровавым потом добытые рубли и копейки наняли духовой оркестр. Рабочие несли гроб на плечах (как легка была эта худенькая, изнуренная фабричной каторгой девушка!), и похоронная процессия в несколько сот человек прошла через весь город.

Лонни Раутсик тоже сопровождала похоронную процессию и не пошла в этот день в магазин. Она была в отчаянии и плакала так, как не плакала даже у гроба своей матери, сама до конца не понимая причины своего горя. Это было не только горе утраты Юули Теэару - девушки, так и не ставшей для Лонни родной, - а скорее раскаяние в том, что сама она столько лет сторонилась Юули. Проливая безутешные слезы, она оплакивала не только Юули, но и себя, и отца, и Пеэтера. Ей было горько, что отец так изменился за последнее время, стал каким-то странным, чужим; а еще горше печалило ее то, что она никак не могла понять причины этой перемены, вернее - боялась объяснить себе эту причину, подозревая, что отец занимается чем-то дурным и тайным. Это было не только сожаление о Пеэтере, о котором она уже долгое время ничего не слышала, но и более глубокая печаль - оттого, что она почувствовала себя виноватой перед Пеэтером. Отчаяние охватывало ее не только потому, что здесь, у гроба Юули Теэару, она, может быть, впервые, до боли ясно постигла, что до сих пор Лонни Раутсик, несмотря на все внешние признаки преуспевания, существовала в оболочке пустого и бездушного человека, но еще в большей мере из-за того, что Лонни не понимала, как выросла эта скорлупа, из-за того, что она, Лонни, сама так нехорошо оттолкнула от себя Пеэтера, который помог бы ей разбить эту скорлупу, и Пеэтер уже не смог прийти к Лонни, искать у нее убежища. Все это, а может быть и многое другое, скопилось в ее душе и вылилось в сплошной поток слез, так что Лонни даже толком не слышала, что говорилось при возложении венков на могилу.

А говорилось там, конечно, то же, что выражали мрачные лица доведенных до отчаяния участников похорон, то, о чем говорили строфы рабочей «Марсельезы»:

Богачи-кулаки жадной сворой

Расхищают тяжелый твой труд,

Твоим потом жиреют обжоры,

Твой последний кусок они рвут.

Голодай, чтоб они пировали,

Голодай, чтоб в игре биржевой

Они совесть и честь продавали,

Чтоб глумились они над тобой.

Тебе отдых - одна лишь могила,

Весь свой век недоимку готовь.

Царь-вампир из тебя тянет жилы,