Йоосеп разделся, погасил огонь и улегся на койку. В комнате наступила тишина; так же тихо было и в соседней комнате - муж ушел в ночную смену, жена с детьми, по-видимому, спала; тихо было и у дяди Прийду, через коридор, и в нижней квартире, у пароконного извозчика Антса Луковицы. Неумолчный шум ночного города, все еще доносившийся сюда, некоторое время отдавался в ушах Пеэтера, затем стал прерываться и погас. Усталое тело еще раз вздрогнуло перед забытьем и тотчас же погрузилось в глубокий сон.
Пеэтер не знал, как долго длился его сон, вернее, ему некогда было и подумать об этом, когда его разбудил резкий стук в дверь. Стучали негромко, но требовательно и непрерывно. Услышав стук, он в первый момент не мог ничего сообразить, голова туманилась от сна, а сердце уже сильно колотилось. Но тут же наступила ясность, мышцы напряглись, и, сбросив одеяло, он присел, а затем вскочил на ноги. Рука схватила со спинки стула одежду, пряжка поясного ремня звонко стукнулась обо что-то. Натягивая брюки, он почувствовал, как сама собой, против его воли, часто задрожала правая икра.
Стук усилился. Теперь проснулся и Йоосеп, встал и неслышно, крадучись, прошел через комнату. Пальцы мальчика на короткий миг впились в кисть Пеэтера - Йоосеп подал знак, что он все понял, и неслышными шагами пошел обратно к своей койке. Только у самого Пеэтера сердце стучало так громко, что он боялся, не услышат ли его за дверью. Надевая пиджак, он вдохнул полную грудь воздуха, стараясь замедлить биение сердца, но сердце, не согласуясь с разумом, продолжало колотиться с прежней силой - оно попросту делало то, что обязано было делать в момент опасности: гнало кровь в каждое мышечное волокно, в каждую мозговую клеточку.
Стук перешел в грохот, и к нему прибавился требовательный, чуть визгливый голос:
- Откройте!
Правый ботинок, левый ботинок. Завязать шнурки, чтобы не мешали при беге. Не слишком ли медлит Йоосеп со своим «пробуждением»? Но мальчик, шлепнув ногами, уже соскочил на пол и спросил деланно сонным, зевотным голосом:
- Кто там?
- Откройте !
Пальто висело на вешалке. Чтобы взять его, Пеэтеру нужно было сделать два шага. Мгновение он колебался - без пальто легче. Но Йоосепу ведь придется говорить, что Пеэтер уехал. Один рукав, второй рукав, шапка. А постель? Постель должна быть убрана, казаться нетронутой, несмятой…
- Немедленно откройте дверь! Впустите! - дверь дубасили уже несколькими кулаками.
- Да погоди ты, погоди, не пожар ведь, как же я с голым задом-то, прежде все-таки штаны надену, - ответил Йоосеп, неслышно подошел к Пеэтеру и шепнул: - Иди, я уж сам!..
Подструганное с вечера окно открылось бесшумно. На дворе по-прежнему моросил тихий грибной дождик, но Пеэтер не ощутил ни сырости, ни падающих на руки капель (все это он вспомнил позже).
- Сейчас же откройте!
Дверь затряслась. Спускаясь на руках с подоконника, Пеэтер ощутил свое тело легким, как воздух. Нога сразу нашла выступ крыши сарая. Он отнял руки от подоконника, и Йоосеп затворил окно.
На Рапласком шоссе сквозь дождь мелькали редкие желтоватые огни, на плитах тротуара слышались шаги. Пеэтер опустился на четвереньки и, буравя глазами темноту, пополз к противоположному краю крыши, упиравшейся в забор соседнего двора. Он старался нащупать у клена, росшего по ту сторону забора, ветку потолще. Первая попавшаяся ветка была тонка, он нашарил другую - может, эта удержит, - подался вперед, ухватился, перебирая пальцами, за ветку поближе к стволу и повис. Ветка согнулась, но он успел ухватиться левой рукой за вторую и, прижимаясь к стволу клена, спустился на землю. В тот же миг осветилось окно комнаты - они, видно, взломали дверь, или Йоосеп не смог дольше тянуть и сам открыл ее.
Пеэтер повернулся и крадучись побежал вдоль забора, пока не достиг конюшни. В конце конюшни у самой стены сложены дрова, он их еще позавчера обследовал. Только бы не споткнуться в темноте! И через несколько мгновений его рука уже дотянулась до чердачного люка конюшни. Петли люка скрипнули, на дворе залаяла собака. Услышат, прибегут сюда и схватят! Но теперь поздно искать другое убежище, и, зарываясь все глубже в сено, Пеэтер радовался тому, что одна за другой залаяли дворовые собаки на Рапласком шоссе и на Щавелевой улице. Чем дальше покатится собачий лай, тем легче собьются с толку жандармы и стража на улице. «Хрипло лаяли псы на Рапласком шоссе, и гремели солдатские ружья», - вспомнились ему слова песни, сложенной про январскую всеобщую забастовку. «Не догадаются, дьяволы, искать меня здесь», - мелькнула искра надежды. Надежда возросла, когда старая вельтмановская Полла еще несколько раз лениво тявкнула внизу, во дворе, и замолкла, а другие собаки, до самого Порикюла, продолжали надрываться.
Уж Йоосеп его не выдаст, Йоосеп будет твердить одно и то же: «Поехал в Нарву искать лучшего заработка». А если мальчишку уведут и станут избивать? Нет, Йоосеп и тогда не скажет ничего, пусть хоть дубину на нем поломают!