А потом ночь обняла её целительной прохладой. В изнеможении Идаэт упала. Рука всё ещё сжимала бесполезный, но такой родной и привычный хопеш, который словно вплавился в ладонь. Она не решалась разжать пальцы, сосредоточившись только на дыхании. С хриплым свистом лёгкие вбирали в себя воздух, саму жизнь, и от облегчения, затмившего даже боль, женщина едва не теряла сознание.
Выжила… и прочие успели спастись…
Идаэт осторожно перевернулась на спину. Мир качнулся – тёмные ветви деревьев, проглядывающая сквозь них бездна ночного звёздного неба. Так красиво… Почему же огонь не тронул сад?.. Вдалеке стонал дом, понемногу проседая внутрь себя, но зарево было тусклым, словно нечто удерживало пламя в границах стен. А может, это просто зрение подводило её…
Женщина сморгнула, переводя взгляд на качавшиеся над ней ветви. Может, ей всё просто привиделось… Может, мать окончательно обезумела и спалила дом, чтобы забрать с собой и пленника, и тех немногих, кто прибыл сюда вместе с ней?.. Но тень, породившая пламя, отчётливо стояла перед внутренним взором, а спёкшиеся потрескавшиеся губы помнили слова, запечатавшие её судьбу.
Идаэт, новая глава вельможного рода Мерха, не знала, что принесёт им всем данная этой ночью клятва: погибель или спасение.
Огонь льнул к нему верным ласковым зверем, лизал плоть, из которой выплеснулся, но не обжигал. Пламя стало самим его дыханием. Как хорошо было разомкнуть, наконец, границы, отпустить то, что долго пытало изнутри, стать тем иным, что стремилось родиться, и забыть…
Но оставался некий последний предел, забыть не позволявший. Прежняя часть его сути свернулась внутри, почти уснула, но приказ её был чётким, обозначившим последний рубеж. Этот приказ действовал и теперь, пока создание воли Владыки Первородного Пламени брело по готовому обрушиться поместью: огонь не покидал стен этого дома. И что-то назойливо, обжигающе холодило руку под наручем, не позволяя
Воин Сатеха поднял руку, чуть сдвинул наруч, глядя на так сильно мешавший предмет – прядь светлых волос, обвившую его запястье. Оберег не горел, как не горели ни плоть его, ни облачение, как не плавились доспех и оружие.
Сбросить и освободиться окончательно! Уничтожить всех, кто остался, ведь он в своём праве!..
Но взгляд на оберег напомнил, что у него всё-таки было имя, и что это имя когда-то звучало совсем иначе, чем в устах врагов, было наполнено животворной силой чувства, одного на двоих.
Этот голос, такой живой в его памяти, даже более живой, чем его собственный, заставил пробудиться его изначальную суть.
– Меняюсь… сообразно…
Он пошатнулся, тяжело осел на одно колено, едва нащупывая границу между собой и пламенем. Каким-то образом он должен был вобрать эту мощь в себя, не дать ей выплеснуться окончательно – но не знал,
– Сообразно… своей… воле…
Сознание нехотя прояснялось. Хэферу не под силу было вобрать в себя уже выплеснувшееся пламя – оно танцевало вокруг, стремясь поглотить всё, – но удержать его в границах он мог. На несколько мгновений он снова стал огнём, заглядывавшим в каждый уголок этого места…
Нет, ещё не в каждый.
Что-то заставило его устремить мысль в недра дома, под землю, и там он нащупал последнюю угасающую жизнь. Остальные сбежали – он позволил им это. Пламя было голодным, но Хэфер заставил его смолкнуть, поднялся, морщась от боли. Внутренним взором он видел уцелевшие помещения и то единственное, тайное, находившееся под уровнем пола. Туда он и направился, и пламя устремилось следом, недовольно урча.
Нужно было уходить. Огонь и едкий дым не причиняли ему вреда, но дом похоронит его под собой, если он не поторопится. Хэфер отбросил эту мысль.
Тяжёлые двери, закрывавшие путь вниз, треснули, когда он приказал пламени пожрать преграду. Несколько ступеней вели в темноту, озарённую лишь разгорающимся за его спиной огнём. Хэфер спустился. Здесь была оружейная… и не только. Крюки на стенах, инструменты… Старуха Хекетджит была хозяйкой пыточной, достойной дознавателей хранителя секретов.