Проснувшись, с трудом выбираемся из дому, тампод сенью деревьев в цвету, а деревья в цветутворят нас бесплотными – так расцветает рассветрасцвечивать наново нас подобающе днюи окнами ветра речного встречь рас-творяябеспечных нас, будто решивших – Да будет! —способных внезапно бледнеть, будто воды, которымв мгновение ока открылись их сила и свет, тамнам на заре ободряюще глухо гудятхолмы вдалеке и звенят вопрошающе звонкополушки в ладонях – чин-чин. Паучок поутру и баба с пустыми ведерками значат лишьто, что проснулся паук и какой-то бабенке водызахотелось – лишь то и едва ли еще что, как будтобеспечно решили – Да будет! – готовы ко всемобычным подвигам, обыкновенным свершеньям,обыденным речам и страстям, следя за тем,как ливень грядет смыть след, не забудь —будто воды, которым в мгновение окаоткрылись их сила и свет.Свят грядущий.Свят.
Рассказ
об одном человеке, который заплакал при виде новорожденного ягненка. А жизнь не щадила как будто: война громыхала, гнула, ломала и тут, под носом, и там, на позадках, такая вот музыка для пацана, такие вот шманцы, смердящие жареным, и на усах не мед-пиво, на усах блевотина страха, и пора, подобру-поздорову, по миру и по миру, гол, как сокол, а сам уж не мальчик, но – кому ты здесь нужен, и трудно, уходит жена, друзья кто куда, своего угла йок, но терпишь, цепляешься за одно то, что жить-то ведь хочется, к вечеру так навкалываешься, что хрен уснешь, больно, однако боль все тупее, зажмешь ее, зажмешься и терпишь, пахнет жареным все еще, на усах не мед-пиво, на усах чужого пира похмелье солоно, а чужбина горька, да и сам зачерствел, словно струп, но однаждыутром ягненок припадет к матери,сядешь рядом на солому и плачешь —признателен, кроток и счастлив.