Берега и волны

По причалу приближались двое — судовой агент и гибкий высокий янычар. Если это электромеханик, то сколько в нём осталось от турка? Это была первая мысль, когда я его увидел.

Его первые слова, произнесенные по-русски, меня шокировали:

— Вот место, куда улетают ласточки, покинув детскую веранду моего дома!

Я отреагировал совершенно искренне и неожиданно для самого себя:

— Я тоже об этом подумал, когда их увидел — наваждение какое-то.

— В детстве я спал на веранде, а они кормили птенцов над моей головой, — улыбнулся янычар.

— И выманивали птенцов из гнезда, чтобы те опирались на крылья, падая… Учились летать.

— Раджеп — меня зовут, — он протянул руку. — Электромеханик и турок. А вы?

— Капитан. Валентин.

— О, простите, капитан, за фамильярность. Не повториться.

— Спасибо за сокровенное. Не каждый умеет делиться детством.

Он поклонился сдержанно.

— Вы говорите по-русски? Откуда? — Я действительно был удивлён.

— Мир бывает теснее семьи. Мама мне говорила, по-русски. Это у нас семейное.

— Это приятно.

— Приятно, что нас познакомили ласточки, — тихо сказал он. Я подумал, что он опять прав, и что такое знакомство бывает раз в жизни.

Теперь я был в его комнате и смотрел в ночное окно — комнату наполнили шорохи сонных крыльев или мокрых летающих листьев. Или это утих дождь, и сидела над окном ласточка?.. Я почти засыпал.

Но уснуть не пришлось. Ночной дождь — это кашляющий посторонний под вашими окнами — никому не даёт покоя. Где-то плакал ребёнок. Стало понятно, что кто-то болеет или что-то случилось. Хлопали дверцы автомобиля, и урчал беспокойно двигатель — Раджеп уезжал и возвращался. Я не считал возможным выйти из комнаты, чтобы не беспокоить излишне и ждал, что он обязательно зайдёт. Он и зашёл. Вид у него был встревоженный, а просьба — неожиданной.

— Вали, я вижу, что ты не спишь. Прости, что не говорю тебе всего. В доме беда — заболел ребёнок. Пришлось их вести в больницу. Отец тоже уехал, он врач. Дорога — сам знаешь, какая. Сейчас я уеду снова. У меня к тебе необычная просьба.

— Все, что смогу, Раджеп, говори — не стесняйся.

— Просьба необычная. Посиди с мамой. Она не совсем мама. У вас говорят — святая. Молящаяся. Немного — больная. С ней нельзя молчать. Просто поговори с ней. Она не будет тогда беспокоиться, если голос не будет останавливаться. Понимаешь?

Я хотел спросить о женщинах в доме, наверное, им было бы удобнее? Но он сам пояснил:

— Она привыкла, что голос мужской… Нет, ты не понял. Бог говорит голосом мужчины, а понимает — сердцем женщины. Так считают на Востоке. Так она слышит.

— Я понял. Не волнуйся. Если надо — я ей расскажу про всю мою жизнь, от печки, как у нас говорят.

Он улыбнулся.

— Спасибо. Пойдём…

Машина опять хлопнула двумя дверцами и отъехала. Ветер шумел ветками по крыше, и дождь лил потоками. Я подложил дров в железную печь, похожую на наши буржуйки, только всю в металлических звездочках и тюльпанах. Наверное, ей было лет двадцать, а может быть, больше. Или делали её в подарок к какой-нибудь свадьбе. Сквозь узкие щели мерцал алый огонь, который шипел, потрескивал или начинал вздыхать, как живой и усталый.

Мать лежала в своём кресле-качалке. Руки её держали моток шерсти и спицы. Ноги были укрыты разноцветным одеялом. Глаза были закрыты, но она не спала, время от времени ощупывая шерсть, одеяло и огромного серого кота, настороженно меня осматривающего. Я подумал, что этот кот умеет говорить и спрашивать. Я решил не ждать, и начал первым: