Берега и волны

Поэтому был он от внутреннего воздуха души до скованного мышцами тела в меру закомплексован и романтически возвышен. То и другое старательно скрывал. «Жил тайной жизнью вечно юных сил» — мог сам себя, с иронией, пришпорить и охладить: «Дурачок ты, морячок, — съешь от сладкого лучок…»

Из такси Быстров выскочил бодренько, с видом «бравого штурманца после берега и рандеву». Вошел в проходную порта и вздохнул с облегчением: часы над головой охранника показывали два часа тридцать пять минут. «Часы идут — жизнь продолжается!», — подстегнул он мысленно своего покровителя на небесах и почти весело, «от коньячка и скрипки ресторанной», прошёл между сонными охранниками, вяло на него глянувшими. Видно, им всё надоело.

— Спокойной вахты, ребята! — подбодрил он их, отщипнув от своего удовольствия, но они, очевидно, ожидали другого:

— Пивка — нет?

— Нет, ребята-демократы… Только чай… — ответил он фразой из песни своего поколения. Но они этих песен не знали, а значит, и слов не расслышали. Прошёл он меж ними, как подводная лодка меж двух континентов — почти не замечен.

Дорогу от причала до проходной он хорошо запомнил, когда вечером уходил в город. Судно поставили у нового терминала, строительные работы на котором ещё продолжались. Там рылся экскаватор, ломая бетон, укладывали трубы в глубокую траншею. Всю эту стройплощадку приходилось обходить довольно далеко. Что ему тогда не понравилось. Как у любого штурмана, кроме таймера работал в мозгу и некий компас: чем я не птица, которая знает путь к своему гнезду? Чем я не кот, который на нюх определит, сколько шагов до стакана сметаны? Чем я не моряк, если не выйду на трап моего морского дома кратчайшим курсом?

«Нормальные герои — всегда идут в обход, а мы — и в океане — найдем, дружище, брод!» — переориентировал он себя мысленно, и направил стопы на воображаемый край стройплощадки.

«Ноль два сорок пять!» — отсчитывали мозговые часы и торопили шаг: «Раз, два!»

Белая стрела причала, внизу, за бордюром ступеней, казалась совсем близкой и почти игрушечной. — «Ноль два сорок шесть! Ррраз, два!» — Дорожки и лестницы фонарей сразу пропали, как только шагнул через бордюр в сторону и невольно ускорил шаг, подчиняясь законам всемирного тяготения: «Полёт проходит нормально…», — прокомментировал внутренний голос-гад: «Сам пошёл — сам теперь падай!».

Снег оказался холодным и острым — ладонь обожгло миллионами льдистых осколков, а зрачки, как у кошки, расширились и заметили тысячу подробностей, которые мгновенно охладили пыл, поставили на место и успокоили: «Склон не отвесный, а в меру пологий. Редкие кусты — мягкие. Скольжение телом — ровное. Ускорения — не наблюдается. Стоп — приехали!» Место, на котором приехал, стало одновременно горячим от трения и стыло ледяной корочкой, точь в точь окорочок из холодильника. Он потёр его с тыла, приподняв край куртки. «Стало! Стыло! С тыла…» — попытался себя развеселить. Первым делом, как всякий мужик, огляделся — никто его «скольжения снежинкой» не видел. Хорошо! Вторым делом — поднялся и отряхнулся от снега: «Порядок! Кости у Кости как крепкие трости!» Третье было пустяшным вопросом: «Продолжим?» — Внутренний голос скомандовал: «Команда — подъём! Офицеры — вперёд!» — и сделал следующий шаг: в сторону света фонарей на причале — он был теперь на их уровне и белое поле впереди — ровным, как стол. Глянул вверх, откуда падал желтовато далекий свет тротуара и лестницы: «Высоко! — мелькнуло признание всей глубины падения. — Дуракам и пьяницам — везёт!», — вспомнил аксиому морской практики.

Таймер продолжал считать:ноль два пятьдесят три…

Вспомнил. Вчера, когда шли по фарватеру с моря на вход, порт показался удивительным: множество скально-замшелых островов, с тёмно-зелёными рыцарями исполинских деревьев на фоне низкого солнца, в белом безмолвии льда и воздуха. Воздух, кристально холодный, мгновенно парил — у боцмана, стоящего на баке у брашпиля, у лоцмана — на крыле мостика, — клубился белыми облачками и покрывал белым инеем воротник куртки и капюшон. Стоять на крыле было восторженно и приятно, глядя на корму ледокола, чёрно-зелёную воду и крошево льдин, лениво переворачивающихся и мокро блестящих. Ледового треска под бортом почти не было слышно. В чреве ветвей и иголок пяти мачтовых сосен, плывущих — нависших — летящих! пятимачтовым парусным привидением справа от борта эхом вздохнуло небесное чучело, качнув снег с ветки, и блеснуло глазастым лучом — это солнце сквозь ветви пустило нам знак, как маяк из пространства и времени. Снова мелькнула мысль: «Это было когда-то. В другой жизни. Я точно всё это видел и запомнил…»

— Привет, мореходам и странникам! — вскрикнул восторженно младший помощник и кто-то ещё, может, сам капитан, улыбнулись совпадению мыслей и чувств. И ещё одна ветка уронила снег — он долго летел к воде, рассыпаясь на белое облако…

Ноль три ноль одна…