Берега и волны

У нас дома был кот, который ужасно любил сидеть на столе, когда я делал уроки. Мне иногда казалось, что он тоже учится решать задачи или читать мои ошибки по русскому языку, так он сопел или мурлыкал. А иногда он уходил от меня без всяких причин и объяснений, казалось.

Как тогда, когда зашёл в комнату отец и сказал виноватым голосом, что они с мамой собрались разводиться.

— Вот — закончишь ты школу, и мы разойдёмся… Конечно, я буду о вас заботиться, — сказал он. Потом пришла мама и сказала, чтобы я звал отца обедать.

— Он же уходит от нас? Как же его кормить? Не нужна мне его забота.

— Ах, ты, дурной какой! Сердца нет. Это же отец твой. Уходит — не уходит, а кормить его кто будет? Родного отца из дома гонишь?

Я был пристыжен и научен. Мать вышла из комнаты. Кот смотрел на меня с укором, встал на четыре лапы и смахнул хвост со стола, а потом — прыгнул на пол и пошёл, виляя чёрным хвостом, как пушистым облаком в воздухе, растворяясь в тёмном углу.

Я пошёл к отцу. Он сидел в своей мастерской и курил.

— Мама сказала, чтобы ты обедать шёл. Обедать пора.

— Обедать, — повеселел отец. — Это, да. Скажи, я две минутки только задержусь. Стульчик ей маленький делаю. Вот, посмотри какой. Она давно такой стульчик хотела…

Пришёл на кухню. Кот был там. Он всегда находит, где ему лучше.

— Отец сказал, что сейчас придёт. Стульчик тебе сделал, как ты хотела.

— Вот и хорошо. Мой, руки… Дипломат.

Они прожили долгую жизнь и никогда не расходились. Перед смертью мать беспокоилась только об одном: «Рядом с папой меня положите. Чтобы рядом, лежали… Как всегда».

Уже совсем рассвело, когда приехал Раджеп. Мать не спала, продолжала шевелить спицами. Или она так спала. Дрова прогорели, но было тепло. Дождь за окном закончился. Кот куда-то ушёл, наверное, опять в детскую. Как из облака в облако.

Роджеп проводил меня в келью. Он ничего не говорил, а я не расспрашивал.

— Устал? — спросил он. — Мы поедем через три часа. Поспи. — И вышел.

Мы вернулись только через три дня. Прощаясь у крыльца гостиницы, Раджеп сказал:

— Подожди. Посидим минутку. — И положил на колени мне маленький сверток:

— Это тебе от мамы, просила передать. Потом посмотришь.

— Спасибо ей.

— Это тебе от неё спасибо.

— За что?

— За воспоминание о доме.

— Это она учила тебя русскому?

— Эта мама не понимает по-русски. А та — умерла.

— Прости. Я не знал.

Он улыбнулся в ответ:

— Всё хорошо.

— Как она поняла, что я говорил о доме?

— Там, — он поднял глаза к небу — всё понимают и слышат. Так у вас говорят? И у нас — так. Помнишь, ты рассказывал мне про Кольку, как вы слушали разговоры и крики ласточек под вашей крышей, и Колька переводил тебе:

— Ты принесла мне червячка в клювике?.. У тебя есть счастье, мама?..

— А один птенчик высунулся из гнезда и полетел, тормашками-крылышками барабаня по воздуху, пока, вдруг, засмеялся и полетел, — продолжил я слова друга.

— Ага! И было от этого счастье.

Об этом остались у меня воспоминания — два вязаных мамой носочка.

Ледокол в луже Рассказ

Было далеко за полночь. Город спал. Порт шевелил стрелой одиноко работающего крана. Море было скованно льдом. Город, порт и замёрзшее море засыпал снег. Одна заплутавшая в небе снежинка струилась по воздуху лёгкой звёздой и искала — куда ей упасть. С высокой набережной было хорошо видно белое поле с огнями судов, пушисто морозное небо с луною, над луною — корона из инея.

Зима. Ночь. Романтическое свидание — не совсем романтическое — закончилось. Надо было торопиться на вахту…

Константина Быстрова, моряка и поэта, не покидало ощущение, что он опять переживает прилив сил и фантазий. Ему снова казалось, что он уже был здесь, в этом городе с русской историей, финским прошлым и скандинавскими скалами. Балтийские сосны, похожие на гигантов с распахнутыми лапами ветвей, шелестели, вечным шёпотом хвои и воздуха — шшшш… шшшш… Шёпот плотный и жадный, как поцелуй на ветру. Всё это было и было, и нравилось, прежде. Будто здесь твои корни, твои прежние смерти. Радостное и тревожное просыпание после долгой болезни. Когда трудно понять — где ты, откуда, но так хочется жить снова.

А в том, что в нём было это таинственное «прежде», питавшее любовь и надежды, как влага подпитывает корни, он никогда не сомневался.

Сегодняшний выход в город, первый после возвращения из Атлантики, как любое возвращение с моря, прибавлял энергии, добавил эмоций, пробуждал нежный нерв ожиданий: сегодня? случится? а вдруг?.. Все правильно, тысячи жизней проживает моряк и готов кричать им и смеяться, как ребёнок в минуту рождения.

По морской привычке «мысленно», как на вахте, Быстров чувствовал трепетный таймер внутри себя — это сердце отсчитывало его счастливую жизнь: ноль два часа тридцать три минуты… ноль два тридцать четыре… Этот таймер не позволял ему нервно расслабиться, глупо напиться, забыться приятным сном и — не дай бог! — опоздать на морскую вахту.